Книга Зима, когда я вырос, страница 18 – Петер ван Гестел

— Да, — сказал я, — я случайно проходил мимо вашего дома.

— И ты подумал: а не позвонить ли мне!

— У меня совсем мало времени, я скоро уйду. А ты что, дремал?

— Нет. А почему ты так решил?

— У тебя глаза сонные.

— Я рассматривал карту. — Зван закрыл атлас на столе. — Я в доме один, — сказал он, — тетя Йос и Бет пошли навестить больную. Не спрашивай меня, кто заболел, — у тети Йос тысяча старых и больных подруг. Как я рад, что ты зашел! Хочешь чаю или кофе?

— Ну давай чаю.

Чай был холодный, я такой люблю. Я пил чай с шоколадным печеньем, во рту печенина с чаем превращалась во вкусную сладкую кашицу.

— Ты месишь строительный раствор, — развеселился Зван.

— Чего-чего?

— Ешь и пьешь одновременно. Тетя Йос так не разрешает. Тебе плохо, да, Томас?

— Папа уехал в Тилбург. Завтра пойдет на урок по почтовым тарифам в Германии.

— Ты сейчас живешь у тети Фи, да ведь?

— Да, у нее. Ты меня еще долго будешь расспрашивать? Я этого не люблю.

— Больше не буду.

— Жалко, что Бет нет дома.

— Ты в нее влюбился?

— Глупый вопрос. Стану я втюриваться в такую тощую.

— Ты что, предпочитаешь толстушек?

— Я вообще не втюриваюсь, — сказал я с гордостью. — А ты?

Он неуверенно помотал головой.

— Почему ты рассматривал карту?

— Просто так.

Я со стуком положил на стол свою книгу.

— Моя любимая, — сказал я.

Он взял ее в руку, пристально осмотрел, быстро пролистал и уставился на обложку.

— «Солнечное детство», — прочел он. — Что это такое?

— Это когда все время радуешься.

— А не то что когда все время светит солнце?

Он терпеливо ждал моего ответа.

— Ты придуриваешься, Званчик?

— Можно я ее возьму у тебя почитать?

— Конечно.

— Ты слишком легко соглашаешься.

— Почему слишком легко?

— А вдруг я не отдам?

— Тогда я за ней зайду к тебе.

— А если мы перестанем водиться?

— Перестанем так перестанем. Мне все равно.

— И мне тоже, — сказал Зван.

— Я тогда буду водиться с другими ребятами, — сказал я.

— Я тоже.

— И у меня есть другие книги. Без картинок. Ты читаешь книги без картинок?

— Я прочитал очень много книг без картинок, — ответил Зван.

— Ты хвастун.

Зван смущенно засмеялся.

— Слушай, давай сыграем в шашки, — сказал он.

— Лучше не будем, — сказал я, — я здорово играю в шашки, ты наверняка проиграешь.

Мы сыграли три партии. Первые две я проиграл, и когда в третьей у меня осталась только одна шашка, а у Звана было еще три дамки, я разозлился и смахнул все шашки с доски.

— Черт побери, — сказал я, — у меня ничего не получается, ты же видишь, у меня день невезения.

— Успокойся, — сказал Зван. — Бет мне тоже всегда проигрывает. И страшно злится. Но никогда не ругается.

— Ну и хрен с ней.

— Я не люблю, когда ругаются.

— Мой папа ругается, как матрос.

— Ты очень любишь своего папу, да?

— Тебя это не касается.

— Здесь нечего стыдиться.

Зван посмотрел на меня с дико напряженным выражением.

— Чушь. А ты чего на меня так смотришь?

— Пошли, — сказал он, — я покажу тебе мою комнату.

Его комната оказалась довольно-таки узкой. На полу там и сям лежали стопки книг. На столе стояло несколько изящных маленьких чернильниц. Единственное окно наполовину заслонял шкаф из некрашеного дерева. А спал он на узкой складной кровати.

Вообще-то у Звана в комнате был жуткий беспорядок, но, я бы сказал, аккуратный беспорядок. И еще тут было кошмарно холодно.

Зван дал мне свитер и сказал:

— На, надень.

— А как же ты?

— На мне две майки разом, так что нормально.

Я медленно натянул свитер. Я не люблю чужую одежду. И не люблю бутерброды, которые достают из зажиренной обертки одноклассники.

Свитер Звана оказался очень теплым.

— Садись, — сказал он.

— Куда?

— На кровать, Томас.

Я сел на его кровать.

— Ты любишь музыку, Томас?

— Что-что?

— Музыку.

— Ого, да.

— Я когда-то учился играть на скрипке, несколько месяцев. Потом мой отец захотел послушать, как у меня получается. Я пиликал изо всех сил. Нет, сказал отец, Менухина ^[9] из тебя не получится. Не расстраивайся, Санни, прекратим уроки, я не хочу, чтобы ты в будущем играл на скрипке по кабакам.

— Твой папа зовет тебя Санни, да?

Зван кивнул.

Сидя на кровати, я смотрел на него снизу вверх. Мне это нравилось. Мне нравилось сидеть у него на кровати. Я смотрел, как он аккуратно закрывает чернильницу стеклянной крышечкой.

Его папа звал его Санни.

Его приемные родители — кто бы это ни был — называли его Питом.

Тетя Бет — Пимом.

А я — Званом.

Я завидовал ему. Я чувствовал себя обделенным судьбой, оттого что у меня было всего одно имя. «Томми» я в счет не брал, именем Томми звали того медлительного мальчика, которого в школе дергали за волосы, — дома я про Томми забывал, потому что дома я был Томасом; да, выходит, у меня тоже было два имени. И чего это я задумался о такой ерунде?

— Как славно, что ты здесь.

Он говорил как старушка. Разве же молодые люди говорят «как славно»? Так говорит моя тетя, и когда она так говорит, то сразу же становится совсем даже не славно. Папа прав: говорить — значит врать.

— Ты тоже считаешь, что говорить — значит врать?

— Откуда ты это взял?

— Так сказал папа. А где твой папа? Он уехал? И мама тоже? Поэтому ты живешь у тети?

— Я поставлю для тебя пластинку, — сказал Зван. — А то мы наговорим лишнего. Потом постепенно все узнаешь.