Онлайн книга «Марселино Хлеб-и-Вино»
|
Тут вошли несколько братьев, среди них брат Хиль, брат Бим-Бом и брат Ворота. — Ого! Уже всё? — удивился брат Хиль. — Я не хочу, чтоб они смотрели, — визжал Марселино, пока брат Кашка раздевал его. — Никто на тебя и не смотрит, сынок, — заверил его повар, пока двое братьев переливали горячую воду из кастрюль в кадку. — А почему ты на меня эту рубашку надел? — спросил Марселино. — Потому что ты уже большой, и иначе неприлично. С этими словами повар накинул на раздетого мальчика широкую рубаху [25]. Другие монахи оставались пока на кухне, а Марселино задумался о том, что же такое «неприлично». Он стоял в воде, а брат Кашка намылил мочалку и тёр его под рубахой. Наконец мальчик решил высказать вслух свои мысли. — Брат Кашка, а пупок — это неприлично? Монах засмеялся, и другие вместе с ним. — Нет, Марселино, пупок — это прилично. — Ой, мне мыло в глаз попало! — Ладно-ладно, буду поосторожнее. — Брат Кашка, а у тебя есть пупок? Тут захохотали все, кроме покрасневшего брата Кашки, который возмущённо обернулся к собратьям: — Братья, неужели вам больше делать нечего? Всё ещё смеясь, монахи вышли из кухни, а повар сказал: — У каждого есть пупок, Марселино, но теперь ты однако же помолчи. Ты ведь знаешь, сегодня и так всё кувырком, потому что Сочельник [26]. Накануне ночью шёл снег, и земля была вся белая, к великой радости Марселино и к огорчению братьев: теперь никто не доберётся до них, пока не сойдёт снег, какие уж тут подарки… Глядя на скорбную картину заснеженной равнины, брат Хиль заявил: — А мне всё-таки нравится снег! Брат Бим-Бом, стоявший рядом, грустно отозвался: — Вот только в этом году никаких нам подарков не светит: дороги-то все непроезжие… Вот увидите, брат, что вам на ужин достанется, небось тогда не обрадуетесь! Брат Хиль пожал плечами: — И что? Будто я в детстве не голодал… Марселино наблюдал, как молодые монахи, вооружившись палками, стряхивали снег с крыш: те уже почти прохудились, и лишнего груза могли просто не выдержать. — Мал он больно, чтобы так поздно спать ложиться, — ворчал тем временем на веранде брат Кашка. — Послушайте, брат, — возразил настоятель, — если бы вифлеемские пастухи [27] точно знали, как знаем мы, что в эту ночь родился Иисус Христос, они ведь тоже взяли бы с собой детей, даже очень маленьких! И, подозвав к себе мальчика, спросил его: — Хочешь посмотреть, как братья устраивают вертеп? Помнишь, какой он в прошлый раз получился? — Ещё бы! — обрадовался тот. Братья поднимались и вновь спускались по шаткой чердачной лестнице с какими-то свёртками в руках. Сияя, Марселино наблюдал за ними. Как-то раз, когда на лестнице не было ни одного монаха, Марселино поднялся на первую ступеньку, но тут же услышал напоминание: — По этой лестнице ходить нельзя! Наконец брат Значит принёс самую большую коробку, и Марселино потрусил за ним, словно собачонка. В часовне ризничий брат Бим-Бом и другие братья коробку открыли. На глазах Марселино из неё одна за другой появлялись старые глиняные фигурки для вертепа, тщательно завёрнутые в лоскуты и почти все хоть капельку, но побитые. Тут были овцы и верблюды с меньшим количеством ног, чем предназначила им природа; пастухи и волхвы такого разного размера, что казалось, будто часть из них уже пришла в Вифлеем, а другие только-только показались на горизонте. Самую большую фигурку, изображавшую Младенца Иисуса, братья старались мальчику не показывать. — Эту трогать нельзя, — предупредил его брат Бим-Бом. А вот фигурки овец и коз ему разрешили трогать сколько угодно и, чтобы отвлечь, отправили с ними в уголок, отделять те, что уже никуда не годились, от тех, которые ещё можно как-то подклеить. И тут-то брат Бернард обнаружил, что фигурки Девы Марии нигде нет. — Как же так, неужели мы без Девы Марии будем? Все задумались. — Ой да, — сообразил брат Значит. — Она ж у нас разбилась в прошлом году. — И что делать будем? — грустно спросил брат Бим-Бом. — Вертеп без Девы Марии — это, к примеру, как земля без солнца, — сокрушался брат Бернард. — Надо отцу-настоятелю сказать, — предложил, помявшись, брат Кашка. Марселино столько раз слышал сегодня о Деве Марии, что в конце концов ему стало интересно, поэтому он собрал в охапку все побитые фигурки и вернулся к братьям. — А что значит «дева»? — спросил он. Братья снова замолчали, и кое-кто стал переглядываться. Наконец брат Ворота принял вызов и объяснил так: — Значит — чистая, непорочная девушка, как цветок… — То есть Дева Мария была чистая, — повторил Марселино. — Верно, — согласился монах, — и добрый наш святой Франциск приветствовал её такими словами: «Радуйся, обитель Господня и облачение Его!» — И она разбилась, получается? — Не надо так говорить, — попросил брат Ворота. Мальчик отдал свои фигурки брату Бим-Бому и выбежал из часовни. У него появилась идея. За монастырём, под самой стеной, где больше всего солнца, стояла простенькая теплица брата Хиля, где он с любовью пестовал разнообразные растения — из тех, что цветут круглый год, — чтобы было чем украсить алтарь. Там он оглядел все стоявшие вокруг горшки, большие и маленькие, и склонился над одним из них. Когда мальчик вернулся в часовню, братья всё ещё ломали головы, что бы придумать с вертепом, но Марселино уже от дверей громко закричал: — Я принес Деву Марию! И показал всем, что держал в руках: нежный и хрупкий голубой цветок. К вечеру вертеп был готов. Самой заметной была фигурка Младенца Иисуса, с широко открытыми глазами и разведёнными в стороны, словно для объятий, руками; левую ножку закрывала солома. По одну сторону от него стоял святой Иосиф — как полагается, с посохом, а по другую — голубой цветок, изображавший Марию. Получилось очень красиво, потому что вазочку с подсахаренной водой, куда поставили цветок, чтобы он продержался подольше, удалось спрятать среди мха. |