Книга Марселино Хлеб-и-Вино, страница 9 – Хосе Мария Санчес-Сильва

Марселино начал потихоньку считать, кого же он на свете любит, и выходило совсем немного. Монахов, конечно, ещё козу и Мура. Но так сильно, как говорил брат Бим-Бом, он любил разве что маму, которую и не видел-то никогда, да ещё Мануэля (с тех пор, как увидел). Конечно, если вдуматься, Бог, то есть Иисус — это тоже очень-очень важно; но историю Искупления мальчик так до конца и не понял, потому что задавал себе вопрос:

— Раз Бог всё может, что же Он не убил Пилата, Ирода и всех остальных?

Потом он, правда, вспоминал, что Бог-то и запретил убивать. Тогда он снова принимался размышлять и не мог вынести мысль, что Иисуса, а Он ведь Бог, мучили, бичевали, а потом распяли и пронзили копьём. Когда он в первый раз об этом задумался, то бросил хлеб, который как раз жевал, на землю, бегом побежал к привратницкой, и спросил:

— Брат Ворота, а что такое копьё?

Когда же он вернулся, зная ответ, то увидел, что на хлеб наползли муравьи. Марселино возмутился и собрался уже передавить их всех, но тут вспомнил про Иисуса и стал осторожно брать каждого муравья и отпускать на свободу, а потом откусил кусочек хлеба и долго смотрел перед собой, ни о чём не думая, и было ему как-то очень хорошо, хоть он и не знал почему.

Получается, ему надо любить всех и всё, потому что раз Иисус сделал такое, — а Он ведь Бог, — то все остальные, которые не боги, должны же делать хоть что-то.

Так Марселино решил полюбить всех очень-очень сильно, и принялся помогать братьям в саду, а потом брату Кашке на кухне, и рвал свежую траву для козы, и поднялся к брату Негодному, и обнял Мура… вот только надо было ещё придумать, где бы ему новое ухо достать: не отбирать же у другого кота!

Наконец Марселино, когда его позвали в трапезную ужинать и он уселся, как всегда, напротив отца-настоятеля, неожиданно заявил посреди ужина:

— Отче, а я уже люблю!

Но вскоре ему захотелось спать, — так бывает, когда долго молчишь, — и он уснул прямо за столом, а брат Кашка на руках отнёс его в постель.

Теперь Марселино и Ангел шли дальше уже молча, по таинственному лесу, неравномерно освещенному какими-то странными мерцающими огоньками.

Вдруг мальчик спросил:

— Значит, я и Адама с Евой увижу, и всех святых, сколько их есть, и святого Франциска Ксаверия ^[21], и святую Терезу ^[22], и всех ангелов, вот прямо как тебя?..

— Так и будет, Марселино, если это угодно Господу.

Они ещё некоторое время шли мимо совершенно невообразимых деревьев, а потом уже Ангел удивлённым тоном задал вопрос:

— Как же так? Ты стольких перечислил — а одного забыл, того, кто напрямую тебя касается.

— Меня?

— Ну да. Знаешь, маленький такой, невзрачный, с небольшой бородкой, а на руках и ногах у него раны, как у Самого Господа…

Марселино просиял:

— Это ты про святого Франциска!

— Именно.

— У нас в часовне его образ висел, и я на него смотрел всё время…

— А «Гимн солнцу» ^[23] ты помнишь?

— Немножко.

— Ну-ка, давай, я послушаю.

Рассветало, солнце пробивалось между деревьями, и лес понемногу становился похож на готический собор.

Марселино молчал, и Ангел начал первым:

— Хвала Тебе, Господь, в Твоих твореньях… А Марселино ответил:

— Ты создал брата-солнце, что сверкает…

— Могучим блеском с неба, — подхватил Ангел, — день даёт нам…

Марселино вновь замолчал, так что Ангел продолжил:

— И образ Твой напоминает видом…. Ну же, неужели ты дальше не помнишь?

— Хвала Тебе, — заговорил Марселино, — Ты создал месяц, звёзды…

— In celu i'ai formate clarite, pretiose e belle… ^[24] — Марселино засмеялся:

— Брат Негодный тоже его по-итальянски знал!

Но Ангел уже не мог остановиться и продолжал без него, нанизывая образы гимна один на другой:

Так шли они дальше, держась за руки, и снова молчали. В лесу уже царило утро, а Марселино почему-то вспомнил, как однажды сестра-вода и братья-ножницы дружно сыграли с ним злую шутку…

Марселино сидел на деревянном кухонном столе, обёрнутый большим белым полотенцем, скрывавшим его целиком, а брат Кашка подстригал его огромными ножницами, которые куда лучше подошли бы для стрижки овец. Губы и уши мальчика были все усеяны волосками.

— Ну колется же! — отчаянно протестовал он.

— Уже почти все…

— А что потом?

Марселино с некоторым подозрением косился на две большущие кастрюли, в которых грелась вода, и на необъятную кадку на полу, тоже с водой, только холодной.

— Потом купаться. Ты же у нас аккуратный мальчик.

— Если я и так аккуратный, зачем же ты меня купать собрался?

— Чтобы ты не был похож на поросёнка. Ну, вот и всё!

Брат-повар развязал полотенце, смахнул им, как мог, налипшие повсюду волосы и опустил мальчика на пол.