Онлайн книга «Ола»
|
…Особенно в Берберии, как ветер этот проклятый задует, сирокко который. Да ну ее, Берберию, там только верблюды жить и могут! – Это хорошо, – вздохнул толстячок и лоб платком вытер – в который уже раз. – Это хорошо, Начо! Хотел я узнать, чего же тут хорошего, да не стал. Что-то не так с нашим лисенсиатом. Приболел, что ли? А дорога все вниз и вниз, а Сухар все громче плещет, ущелье заполняет. И под плеск этот стал я думать о всяком-разном, а все больше о сеньорите Инессе отчего-то. Не только о ней, конечно. И о Севилье тоже. Ох, и много дел у меня в той Севилье, а как поразмыслить, все к одному сводятся… Только бы человек мне нужный на месте оказался! Да еще хорошо бы человечка этого не в соборе и не в Башне Золотой прихватить, а где-нибудь как раз посередине, потому как светиться ясным месяцем мне не след. Ну, никак не след! В общем, задумался. Задумался и не заметил даже… – Начо! Начо! Вначале показалось – сеньор лисенсиат зовет. Ан нет – Дон Саладо. И озабоченно так. Великана приметил, что ли? Как раз вон и скала подходящая, впору будет… – Нам надлежит вернуться, Начо! Ибо спутник наш… Толстячок! Оглянулся – нет толстячка. Вот бес! – С мула свалился? – брякнул я первое, что на ум пришло. По глупости брякнул: свалился бы – голос подал. Или хотя бы плеснуло, ежели он головкой – да в ущелье. Фу-ты, мыслишки! – Отнюдь! – покачал своим шлемом доблестный идальго. – Однако же… Что за «однако же» мы узнали, как только одров наших поворотили и за уступ скальный заехали. Сидит бедолага лисенсиат на камешке, голову руками обхватил, а мул его рядом бездельничает, травку, от жары желтую, пощипывает. – Сеньор! – воззвал рыцарь голосом, что твоя труба. – Добрый сеньор Рохас! Уж не случилось ли чего с вами? Нашел что спросить! И так ясно. А вот что именно… Думали – не слышит. Нет, почуял толстячок. Почуял, голову от ладоней оторвал (или наоборот, не разберешь)… – Кажется… Кажется, сеньоры, захворал я изрядно. И хворь моя… Этого еще не хватало! Подскочил я, первым делом за лоб его взялся. Лоб как лоб, не горячий, не холодный… – …немалое опасение мое вызывает! А я уже его за средний палец тяну – верное средство, если нутряность прихватило. Тяну, значит… – Нет, нет, Начо! Хворь моя скорее меранхолическая, правильнее же выразиться «меланхолическая», ибо слово сие, в языке нашем искажаемое, от греческого происходит… И тут я пуганулся – всерьез. А не спятил ли толстячок наш? То-то после замка он сам не свой! – Надо бы лекаря, – заметил Дон Саладо. – А не ведаешь ли ты, Начо, есть ли таковой в селении ближайшем? Я только отмахнулся. Селение, ближайшее которое, это Касалья-де-ла-Сьерре, не селение даже – городок. Да только откуда там лекарь? Там скорее крысомора найдешь! …Хоть, по мне, что лекари наши, что крысоморы – одни других стоят. Не все, конечно. Но многие! – Суть же хвори моей, – продолжал меж тем лисенсиат, – в неадекватности, с которой я мир наш воспринимаю. Как услыхал я слово «неадекватность», так сразу понял: лечить! Лечить – и немедленно! Кое-что мы с Доном Саладо все-таки уразумели. Не спятил толстячок, хвала Деве Святой. Не спятил – но кажется ему, сеньору Рохасу, что все-таки завелись в башке его ученой тараканы. А отчего – не говорит. Мы его и так спрашивали, и этак. Есть, стонет, причина, а потому, мол, в себе я сомневаюсь. А я на Дона Саладо между тем поглядываю. Ну, точно, он заразу разносит! Сначала я чуть было не повелся с мечом этим щербатым да с василиском (вспомнить стыдно!), теперь вот сеньор Рохас, даром что ученый человек. Только у него, книжек начитавшегося, башку на другую сторону перекосило. Вздохнул я, припомнил всю толстячкову систему, которую он на идальго нашем опробовать хотел. Все равно, хуже не будет! – А доставайте-ка, сеньор лисенсиат, бумагу! – велел я. – И окуляры свои не забудьте. Сейчас с божьей помощью рисовать станем! Подчинился! Бумагу достал, лаписьеро свой свинцовый. – Извольте, сеньоры! Да уж не знаю, будет ли толк… Сначала мы за горы взялись, которые вокруг. Толстячок их рисует, а мы смотрим. Смотрим – и успокаиваемся понемногу. Все как есть: скала двуглавая, скала с уступом, вот и ущелье, вот и башня вдали, старинная, еще мавры строили. …И ведь что любопытно: Дон Саладо тоже в деле нашем участвует, на рисунок глядит, и – ничего. В смысле, ни замков, ни великанов. Видать, просветление на дядьку нашло. И славно, если так! Покрутил лисенсиат рисунок в пальцах своих пухлых, оглянулся: – Нет, все равно не так все! Ибо неадекватность моя прежде всего с замком, что мы недавно покинули, связана. Делать нечего – стали замок рисовать. И со стороны ворот, и со двора, и даже зал тот, где мы трапезничали. И снова – точь-в-точь! Но толстячок все свое гнет, не успокаивается: – Увы, сеньоры, увы! Наука ведает случаи, когда затмение сразу на многих находило, причем видели все одно и то же… Тут уж меня оторопь взяла. Это на что же он намекает? Что нам всем замок этот привиделся? И дон Хорхе? И сеньорита Инесса? Расстегнул я ворот, булавку с камешками синими потрогал, затем отвернулся, платок с узлами достал. Все на месте. Значит, не спятили мы. По крайней мере я. – Если бы мне удалось зацепиться за деталь некую! – вздыхает толстячок. – Наваждения, как правило, из уже виденного и ведомого возникают. Ежели бы вспомнил я в замке том нечто, никогда прежде мне не встречавшееся! Ибо нахожу я в сеньоре Новерадо некое сходство с портретом, мною виденным в Саламанке… И тут меня словно кувалдой по бестолковке навернули. – А книги? – воскликнул я. – Вы же книжки полдня смотрели да на бумажку чего-то записывали! Чуть не подпрыгнул толстячок. Засуетился, из сумы седельной бумагу достал – ту самую, с которой из замка выехал. – Да-да, конечно! Книги… Их там, сеньоры, оказалось не слишком много, однако же каждая – истинное сокровище. Вот, пометил я, летопись времен готских, написана в дни короля Родриго, что враждовал с родичем своим Хулианом… Окуляры поправил, подумал. Погрустнел. – Однако слышал я о летописи той прежде и отрывки читал. История же вражды Родриго с Хулианом, который и привел мавров на землю нашу, всем известна… – Так нет ли чего иного, сеньор? – подхватил Дон Саладо. – Того, что неведомо было вам прежде? – Вот! – пухлый палец уперся в какую-то строчку. – Рукопись, в коей содержится неведомая мне прежде поэма о великом Сиде. И хоть отсутствует в рукописи той начало, однако же поэма поистине прекрасна. Даже запомнил я некоторые строчки… |