Онлайн книга «Отель "У погибшего альпиниста". Стажеры. Улитка на склоне»
|
– Извините, пожалуйста, – сказал он, обращаясь к моншеру Брандскугелю. – Который час? Моншер Брандскугель посмотрел на свои ручные часы, подумал и сказал: – Я не знаю. Тогда Перец нагнулся к его уху и прошептал: – Я никому не скажу. Ни-ко-му. Моншер Брандскугель колебался. Он нерешительно потрогал пальцами пластиковый жетон со своим именем, украдкой огляделся, нервно зевнул, снова огляделся и, надвинув плотнее маску, ответил шепотом: – Я не знаю. Затем он встал и поспешно удалился в другой угол приемной. Секретарша сказала: – Перец, ваша очередь. – Как моя? – удивился Перец. – Я же четвертый. – Внештатный сотрудник Перец, – повысив голос, сказала секретарша. – Ваша очередь. – Рассуждает… – проворчал кто-то. – Вот таких нам надо гнать… – громко сказали слева. – Раскаленной метлой! Перец поднялся. Ноги у него были как ватные. Он бессмысленно пошаркал себя ладонями по бокам. Секретарша пристально глядела на него. – Чует кошка, – сказали в приемной. – Сколько веревочке ни виться… – И вот такого мы терпели! – Извините, но это вы терпели. Я его в первый раз вижу. – А я, между прочим, тоже не в двадцатый. – Ти-ше! – сказала секретарша, повысив голос. – Соблюдайте тишину! И не сорите на пол – вот вы, там… Да, да, я вам говорю. Итак, сотрудник Перец, вы будете проходить? Или вызвать охрану? – Да, – сказал Перец. – Да, я иду. Последним, кого он видел в приемной, был моншер Брандскугель, загородившийся в углу креслом, оскаленный, присевший, с рукой в заднем кармане брюк. А потом он увидел директора. Директор оказался стройным ладным человеком лет тридцати пяти, в превосходно сидящем дорогом костюме. Он стоял у распахнутого окна и сыпал хлебные крошки голубям, толпившимся на подоконнике. Кабинет был абсолютно пуст, не было ни одного стула, не было даже стола, и только на стене против окна висела уменьшенная копия «Подвига лесопроходца Селивана». – Внештатный сотрудник Управления Перец? – чистым звонким голосом произнес директор, поворачивая к Перецу свежее лицо спортсмена. – Д-да… Я… – промямлил Перец. – Очень, очень приятно. Наконец-то мы с вами познакомимся. Здравствуйте. Моя фамилия Ахти. Много о вас наслышан. Будем знакомы. Перец, наклонившись от робости, пожал протянутую руку. Рука была сухая и крепкая. – А я вот, видите, голубей кормлю. Любопытная птица. Огромные в ней чувствуются потенции. А как вы, мосье Перец, относитесь к голубям? Перец замялся, потому что терпеть не мог голубей. Но лицо директора излучало такое радушие, такой живой интерес, такое нетерпеливое ожидание ответа, что Перец совладал с собою и соврал: – Очень люблю, мосье Ахти. – Вы их любите в жареном виде? Или в тушеном? Я, например, люблю в пироге. Пирог с голубями и стакан хоро– шего полусухого вина – что может быть лучше? Как вы ду– маете? И снова на лице мосье Ахти появилось выражение живейшего интереса и нетерпеливого ожидания. – Изумительно, – сказал Перец. Он решил махнуть на все рукой и со всем соглашаться. – А «Голубка» Пикассо! – сказал мосье Ахти. – Я сразу же вспоминаю: «Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать, мгновения бегут неудержимо…» Как точно выражена эта идея нашей неспособности уловить и материализовать прекрасное! – Превосходные стихи, – тупо сказал Перец. – Когда я впервые увидел «Голубку», я, как и многие, вероятно, подумал, что рисунок неверен или, во всяком случае, неестественен. Но потом по роду службы мне пришлось приглядеться к голубям, и я вдруг осознал, что Пикассо, этот чудодей, схватил то мгновение, когда голубь складывает крылья перед приземлением! Его лапки уже касаются земли, но сам он еще в воздухе, еще в полете. Мгновение превращения движения в неподвижность, полета в покой. – У Пикассо есть странные картины, которые я не понимаю, – сказал Перец, проявляя независимость суждений. – О, вы просто недостаточно долго смотрели на них. Чтобы понимать настоящую живопись, недостаточно два или три раза в год пройти по музею. На картины нужно смотреть часами. Как можно чаще. И только на оригиналы. Никаких репродукций. Никаких копий… Вот взгляните на эту картину. По вашему лицу я вижу, что вы о ней думаете. И вы правы: это дурная копия. Но вот если бы вам довелось ознакомиться с оригиналом, вы бы поняли идею художника. – В чем же она заключается? – Я попытаюсь вам объяснить, – с готовностью предложил директор. – Что вы видите на этой картине? Формально – получеловека-полудерево. Картина статична. Не виден, не улавливается переход от одной сущности к другой. В картине отсутствует главное – направление времени. А вот если бы вы имели возможность изучить оригинал, вы бы поняли, что художнику удалось вложить в изображение глубочайший символический смысл, что он запечатлел не человеко-дерево и даже не превращение человека в дерево, а именно и только превращение дерева в человека. Художник воспользовался идеей старой легенды для того, чтобы изобразить возникновение новой личности. Новое из старого. Живое из мертвого. Разумное из косной материи. Копия абсолютно статична, и все, изображенное на ней, существует вне потока времени. Оригинал же содержит время-движение! Вектор! Стрелу времени, как сказал бы Эддингтон… – А где же оригинал? – спросил Перец вежливо. Директор улыбнулся. – Оригинал, разумеется, уничтожен как предмет искусства, не допускающий двоякого толкования. Первая и вторая копии тоже из некоторой предосторожности уничтожены. Мосье Ахти вернулся к окну и локтем спихнул голубей с подоконника. – Так. О голубях мы поговорили, – произнес он новым, каким-то казенным голосом. – Ваше имя? – Что? – Имя. Ваше имя. – Пе… Перец. – Год рождения? – Тридцатый… – Точнее! – Тысяча девятьсот тридцатый. Пятое марта. – Что вы здесь делаете? – Внештатный сотрудник. Прикомандирован к группе Научной охраны. – Я вас спрашиваю: что вы здесь делаете? – сказал директор, обращая к Перецу слепые глаза. – Я… Не знаю. Я хочу уехать отсюда. – Ваше мнение о лесе. Кратко. – Лес – это… Я всегда… Я его… боюсь. И люблю. – Ваше мнение об Управлении? – Тут много хороших людей, но… – Достаточно. Директор подошел к Перецу, обнял его за плечи и, заглядывая в глаза, сказал: |