Онлайн книга «Поклонение волхвов»
|
Бросается на кресло, прикрывает лицо веером; веер вздрагивает. Великий князь с брезгливостью наблюдает. Клавдий снова поправляет корону, оттуда выпадает на сцену комок ваты. Великий князь объявляет перерыв. * * * – Зря его императорское высочество решил попробовать себя режиссером, – говорит Чайковский-младший, разбулькивая по рюмкам коньяк. – Уже третий состав. Так никогда и не сыграем. Еще? Горлышко вопросительно наклоняется к рюмке фотографа. Ватутин помотал головой. Буфет «Зимней Хивы», за столиком сидят Чайковский-младший, Ватутин и Кошкин-Ego. – «Быть или не быть, вот в чем вопрос», – декламирует Ego и выпивает. За соседними столиками сидят Офелия, Тень отца Гамлета, еще пара актеров и скрипач Делоне в розовом пиджаке; атмосфера подавленная. – А вы уверены, – произносит на полузевке Ватутин, – что нашему князю вообще нужна эта постановка, с премьерой и… прочим? Ego быстро закусывает и глядит на Ватутина: – А что же ему тогда нужно? Для чего тогда все эти подготовки, репетиции? – А ни для чего. Сами для себя. – «Искусство для искусства», что ли? – говорит Чайковский-младший. – «Искусство для искусства»? Выражение это ему нравится. – Почему же только «для искусства». – Ватутин слегка отодвигается от стола и закидывает ногу на ногу. – Скорее тщеславие. Семейное соперничество. Слышали, братец его, Великий Князь Константин Константинович… – Который к нам в прошлом году… – Да, он самый. – Красавец! – Красавец, – соглашается Ватутин и качает ногой. – Печатает свои литературные опусы под именем «К.Р.». А недавно написал пьесу… – Да-да, я где-то читал, – вставляет Ego. – Что-то евангельское, собираются играть в театре. – «Царь Иудейский». Ну и наш князь тоже в грязь лицом, значит, не ударил – вот вам, мол, «Гамлет»; в Петербург наверняка доложено. У вас «Царь Иудейский» – у нас «Гамлет»… Ватутин замолк, поймав знаки, которые посылал ему Чайковский. Обернулся. За спиной, беседуя с антрепренером, проходил Великий Князь. Троица приподнялась. Великий Князь удостоил их легким поклоном; Ватутину даже тонко улыбнулся. – Наверное, не услышал, – сказал Ego, когда князь удалился. * * * Услышал. Чуть заметно сжал губы. Вышел из «Хивы», солнце обожгло глаза. Зрение с годами слабло, слух, напротив, возрастал. Скоро, как у Пушкина, начнет слышать дольней лозы прозябанье. И гад морских подводный ход. Экипаж ждал его. Он ехал по серым солнечным улицам. Правил, как обычно, сам. Проехал Кауфмановский сквер. Проехал мужскую гимназию; гимназисты высыпали на улицу, наслаждаясь весной. Да, он знал, что брат написал пьесу «Царь Иудейский». Брат был в октябре с инспекцией, остановился у него. Сказал: «Я написал пьесу». Помолчав, сообщил название: «Царь Иудейский». И поехал в кадетский корпус Наследника Цесаревича, задавать кадетикам вопросы, проверять спальню, столовую и ватерклозет. Каждому изволил сказать ласковое слово, с преподавателями иностранных языков вел разговоры на их языках, как сообщила пресса. При чем здесь «Гамлет» и его родня? Что он Гекубе? Ежемесячно он получал от них субсидию. Двенадцать тысяч шестьсот двадцать рублей. Ежемесячно гофмейстер брата, Роберт Юльевич Минкельде, «Робинька», как называл его брат, пересылал их в Ташкент в особое управление при генерал-губернаторе. В конце месяца на имя гофмейстера посылался отчет о расходах. Кондитерской Генсля за разный кондитерский товар; кондитерской Слоним за покупку пряников и конфет на благотворительный сеанс синематографа для бедных детей Бурджара; Гиге за разборку и установку китайской кровати; Павлову за саксауловые дрова для дворца; Арсеньеву за упряжь для пони; Шершаковой за ленты и букеты для артисток; магазину Ларкина за подтяжки; Мухитдин Хан Хасым Ханову за медведя; парикмахеру Аветову за шлифовку и правку бритв; ветеринарной лечебнице за осмотр и содержание цапли, собаки и лошади; художнику Искра за написание занавеса для зрительного зала «Хивы»; Смолякову за очистку выгребной ямы при том же здании; Магненштейну за форменную фуражку для заведующего пожарной частью при том же здании; Касыму Мирзабаеву за урюк, фисташки и проч. корм для обезьяны… Достаточно, господа актеры. Подачка, откуп за молчание. Остальные Великие Князья получали ежемесячно сумму в два раза большую. Он подъезжает к своему дворцу. Купол Георгиевского собора. Лужа. Привычный филер на своем месте. Даже двое. Совершенно привык к слежке. Вся жизнь его, с того самого дня, протекла как на сцене, под наблюдением. С того самого дня, как его вышвырнули из Петербурга и объявили сумасшедшим. Глаза, следящие за ним из тьмы партера. Друзья, предающие его. Милый Розенкранц… Любезный Гильденстерн… «Мои друзья слишком хорошо шпионят за мной». Он мог бы написать пьесу о своей жизни. Но такая пьеса уже была написана, давно шла в театрах и давала неплохие сборы. Полночь, Эльсинор, дозорная башня. Ветер раздувает плащи. Смена караула, болтовня ни о чем. Обертоны страха. «Не появлялся еще?» – «Нет». – Смотрите, вот он! Великий Князь посмотрел вверх. Солнце исчезало за длинным облаком. Потемнели деревья, потемнели стены; из вольера закричал павлин. Ветер смахнул с чинары несколько сухих листьев. – «Гамлет», – говорил он актерам, – пьеса о самоубийстве династии. О том же и «Король Лир». Но в «Лире» самоубийство династии происходит оттого, что младшие восстают против старшего. Старший, Лир, проявляя слабость, дает слишком большую власть младшим (детям, daughters). В «Гамлете» царствующая династия гибнет от обратного: старшие не допускают к власти младшего – Гамлета. Идут на изменение порядка наследования, на кровосмешение, на высылку принца. В итоге гибнет царствующий дом, страна захвачена. Слабость Гамлета – не безволие, но осознание невозможности бороться; остается притвориться безумным. Его скипетр – балаганная дудка, держава – череп шута, оружие – театральная пьеса, актеры, сцена. Актеры не понимали. Актеры ничего не понимали. Он вошел в кабинет. На улице потемнело, дует ветер; здесь не слышно: окна закрыты. Бесшумно качаются деревья. Бесшумно летят остатки сухой листвы. Темный свет из окна падал на портрет Государя Императора Николая Первого. Государь стоял в форме Преображенского полка. Лицо мужественно, но печально. На матовой поверхности картины шевелятся тени от деревьев за окном. – A countenance more in sorrow than in anger. [28] |