Онлайн книга «Тяжелый путь к сердцу через желудок»
|
В машине мы молчим — почти до самого дома. У лифта муж осторожно интересуется: — Ну, ты довольна? Все сделала правильно? — И почему-то недобро усмехается. Я смотрю на него и почти ненавижу. Ну почему я должна всегда оправдываться? Всегда чувствовать себя виноватой? За лишнюю кофточку или пару туфель? За французские духи и югославский бюстгальтер? За кастрюли в цветах, которые принесут мне столько радости и счастья? За макароны, елки-палки, которые они сами сожрут и мне не оставят? Я не виновата, что я — женщина и мне хочется всего и понемногу. Потому что я еще вполне молода. Мне нет еще и сорока! И я хочу хорошо выглядеть, хорошо пахнуть и иметь красивую квартиру. Где висят не ситцевые занавески, а немецкие тюлевые. Где варят борщ не в алюминиевой кастрюле, а в эмалированной. Где стоят вазы с цветами, которые мне никто не дарит… Кроме меня самой. И то — всегда жалко. Я хочу идти по улице с гордо поднятой головой и ловить мужские взгляды. Или это неприличное желание для советской труженицы и матери двоих детей! Тем более при таком муже — с кобелячьим взглядом! Я, между прочим, тоже работаю! И вношу свой вклад. И еще — стираю, глажу, готовлю, бегаю по магазинам, проверяю уроки, выслушиваю нытье и… Оправдываюсь. Всю жизнь — оправдываюсь! Вот только спрашивается — за что? Почему я должна думать только о том, что детям нужны велосипеды и куртки взамен новых, но порванных, мужу — очередной «дипломат» и новый магнитофон? А что, предыдущий уже устарел? За четыре года? Только мое зимние пальто не устарело за шесть лет. Да! А новая резина в машину! Это же важнее, чем мое счастье! Я ложусь в постель и плачу. Так горько, виновато и обиженно… Муж укрывает меня одеялом и дует в ухо — успокаивает. — Отстань! — говорю я и захожусь еще громче. Он гладит меня по голове и убеждает, что все будет хорошо. Виновато как-то убеждает. Я пару раз громко всхлипываю и с улыбкой засыпаю. Завтра. Завтра я все померяю, все расставлю и сварю эти дурацкие макароны по имени спагетти. Завтра я отосплюсь (на работу не пойду), приду в себя и освобожусь от чувства вины — будьте уверены! И еще буду счастлива. Очень даже счастлива! Всем врагам назло! И сама не могу понять: я великая актриса или все-таки недолюбленная и обиженная женщина? Назавтра мы с Инеской зависаем на пару часов — надо все обсудить. Все и всех. Она рассказывает про Ольгу — баба невезучая, мужики все срываются, как рыбы с крючка. Она помешана на замужестве — вот любого, только бы в загс. — Пусть уведет Марьяниного Сеню, — советую я. — Тот, по-моему, с радостью избавится от своей мучительницы. Потом подруга рассказывает про Наташу. Та, конечно, акула. Мужа за человека не держит и не считается с ним совсем. Живет как хочет. Держит в любовниках богатого мужика, грузина, директора цветочного магазина. Раз в полгода объявляет тому, что залетела, и идет на два дня в больницу. Грузин дает ей деньги на аборт и кучу продуктов — икру, рыбу, копченую колбасу, буженину и шоколадные конфеты. И еще — коньяк для врачей. Наташа отправляется к подружке-гинекологу, два дня живет в ее кабинете, они пьют «Наполеон», закусывают черной икрой и севрюгой и болтают о жизни. В кошельке у нее лежит новенькая сотенная — та, что на операцию. Через два дня Наташа, бледная и измученная (попробуй выпей столько!), выползает из больницы, а виноватый Леванчик ждет ее в машине с подарком — сережками или колечком. Замуж он ее, конечно, не возьмет. Да ей и не надо — и так хорошо. Про Кетошку пунктиром — муж-тиран, суровая свекровь и чудесная Кетошка, пекущая днями хачапури и лепящая хинкали. А ведь она — талант! Так рисует… Вернее — рисовала. Сейчас не до пейзажей — семья. — А зачем ты зовешь этих Ольгу и Наташу? — спрашиваю я. — Противные ведь! Инеска объясняет, что Ольга — ее школьная подруга, а Наташа — институтская. Всех жалко, все не очень счастливы и устроены. Да и Марьяне нужны «приличные клиенты». Будет она мотаться из-за нас с тобой и толстухи Кетошки! Я спрашиваю про Марьянины ночные разъезды. Инеска объясняет, что у мадам бессонница, и такой режим в самый раз. Потом рассказывает, что Марьяна была «жуткая красавица», просто Софи Лорен. Училась на актрису, влюбилась в режиссера и родила от него сына. Режиссер (очень известный, очень!) ее оставил, и она попыталась отравиться. Ее вытащили, а его мать забрала мальчика и воспитывала. Марьяну почти не допускали — считали социально опасной. Потом нашелся Сеня и взял ее замуж — уже больную, сильно располневшую и совсем некрасивую. Сеня носит ее на руках (ну не в прямом смысле, конечно) и любит ее. Называет «моя малышка». Вот так! Хороша малышка, ничего не скажешь! Сын уехал в Канаду и знать мать не желает. Правда, в гости однажды пригласил. Марьяна заявила, что жить бы там не смогла — никакого интереса, все есть. И от этого никакой радости. Вообще заграница — это извращение. Ничего не хочется и ничего не надо. Не получают люди удовольствия, лишены. А потому, что зажрались. В очередях, кстати, стоит Сеня — жалеет свою «малышку». Плачется теткам, что у него три дочки и больная жена. Те, сердобольные, его жалеют и просят продавщиц «дать два в руки». Такой вот бизнес. А что, «малышка» вполне себе гений — суметь так развернуться! И ей нужны — бывшая ведь актриса! — поклонение, почитание и ожидание. Трепетное такое ожидание — как перед выходом на сцену. И еще — восторг. Все это она получает — здесь, у нас. Ну и еще деньги — факт немаловажный. Кроме нас, у нее есть еще пара стаек таких же дурех, к которым она выезжает по другим дням. Мы обсудили обновки и посмеялись над тем, что кастрюли составили главную радость моей жизни. — А цепочка? — спрашивает Инеска. — Цепочка на втором месте, — смеюсь я. — Ох, какие же мы, бабы, дуры! — вздыхает подруга. — В горло можем вцепиться из-за какого-то говна! Ненавидеть друг друга, интриговать, сплетничать, злиться. Завидовать. — И еще — жалеть, сочувствовать, уступать и радоваться кастрюлям больше, чем золоту, — добавляю я. — Тебе звонить в следующий раз? — интересуется Инеска. Я вздыхаю: — Через раз. Пусть муж придет в себя. Знаешь, сорок лет для мужика — возраст опасный. Надо пожалеть! * * * Через совсем немного лет наступила другая эпоха — все появилось. Мы, одуревшие, растерянные и потерянные, бродили по торговым залам и замирали от недоумения и восторга: и все это можно купить? Вот так, подойти к кассе, заплатить и положить в пакет? Не рвать друг у друга из рук, не завидовать, не отстаивать в многочасовых очередях? |