Книга Она доведена до отчаяния, страница 68 – Уолли Лэмб

– Почему они ничего не делают? – спросила я. – Не сталкивают кита обратно в море?

– Он слишком большой.

– Могли бы хоть попытаться, вместо того чтобы стоять вокруг и глазеть, Иисусе!

Доминго покачал головой:

– Он же мертв, Долорес. Умер примерно с час назад. Некоторые люди здесь с самого утра.

Но кит не был мертв.

Из воды донеслись щелчки, вздохи и утробное урчанье – звуки отчаянья. Чайки поднялись со спины кита в воздух. Зрители на берегу отскочили и заорали. То, что кит жив, застало всех врасплох.

– Диос мио, – прошептал Доминго и схватил меня за руку. – Пойдемте туда, посмотрим!

Я отобрала руку.

– Не хочу, – сказала я. – Мне ехать надо.

Кит в воде громко закряхтел, забился и вдруг, собравшись с силами, перевернулся на бок.

– О-о-о! – вырвалось у нас с Доминго, будто на наших глазах вот-вот случится чудо. Колоссальный хвост скреб по мокрому песку, оставляя глубокие борозды, жесткий плавник торчал вертикально, указывая в небо. Невероятно. Можно подумать, плавник – это крыло, способное вынести кита в открытый океан. Можно подумать, второй плавник не раздавлен его весом.

С резким всплеском кит снова упал на брюхо, подняв тучи белой пены. Огромный сильный хвост молотил по песку с такой силой, что от ног к горлу поднялась вибрация.

Я зажала уши, чтобы не слышать и не чувствовать, как бьется кит.

– Я больше не могу… Уведите меня отсюда! – закричала я.

Доминго уже был на склоне дюны, на полпути между мной и китом. Люди обернулись и уставились на нас. Он побежал обратно, взял меня за руку и повел прочь от пляжа, обратно к такси на парковке. Он посадил меня в машину и сел рядом, шепча утешения, вытирая мне слезы ладонями.

Парковка перед мотелем была усыпана обломками ракушек, а газон с мертвой травой обрамляли выкрашенные белой краской булыжники. Мне дали номер, где возле двери стоял автомат с газировкой.

Доминго принес мой рюкзачок и пакет с пончиками и попросил разрешения позвонить из моего номера двоюродному брату. Он рассыпался в извинениях за то, что остановился поглазеть на кита. Видимо, моя истерика на дюне его здорово напугала.

Я сидела на кровати и курила, пока он трепался на испанском или португальском таким счастливым голосом, какого я от него не слышала за всю поездку. Молодожены, ага! Да я, блин, ходячий скверный анекдот!

– Отлично, все улажено, – сказал он мне. – Жена Аугусто уже жарит мне лингвику.

– Что? – спросила я.

– Копченые колбаски, – пояснил Доминго. – Я их не ел уже…

– У вас прекрасный кузен. Я была бы рада с ним познакомиться.

У таксиста сделалось испуганное лицо:

– О, но…

– Не сейчас, не сейчас, я вообще говорила. Вы что, решили, я набиваюсь в гости? Господи, да я просто стараюсь быть вежливой!

– А-а, – сказал Доминго, – понятно. У вас же встреча с друзьями, ага?

– Ага, ага, – согласилась я. – Если они меня когда-нибудь отыщут.

Таксист неловко засмеялся и двинулся к двери.

– Ну, – произнес он, – тогда, наверное, до свиданья. Я очень рад нашему знакомству, и, э-э, было интересно с вами побеседовать. Простите за кита.

– Угу. – Я смотрела в стену, а не на него.

– Спасибо большое за пончики, которые вы купили, и за кофе.

– Нет проблем.

– Помните, я буду за вас молиться. Святая Анна, скажу я, помоги этой леди, потому что она очень хорошая.

– Спасибо за одолжение.

– Хорошего вам отпуска, если вы в отпуск приехали.

– Удачной вам дороги.

Стены украшали пыльные металлические лобстеры и выцветшие фотографии кораблей. На покрывале зияли дырки от сигарет. В ящике тумбочки лежала сувенирная ручка и три открытки: «Мечты об отпуске начинаются в мотеле «Прибрежные мечты». Я вышла к автомату и взяла себе содовой. Солнце садилось. Небо было оранжево-розовым.

Телевизор ловил всего два канала. Я посмотрела конец какого-то старого фильма. Еще показывали гольф. Я несколько раз прокрутила переключатель каналов на триста шестьдесят градусов, но выкрутила только два канала и черно-белую «кашу». Я полжизни провела перед телевизором.

Я снова подумала о пресс-папье. У меня оно простояло меньше недели – я его слишком сильно тряхнула, и оно выскользнуло из руки, пролетело через полкомнаты, ударилось об пол и треснуло. Оттуда вытекла какая-то жидкость, и все. Расколотое пресс-папье стало самой большой моей трагедией тех лет.

«Ах, какая благодать кожу с черепа сдирать, – дурачась, пели мы с Джанет. – И жевать, жевать, жевать, теплым гноем запивать…» Миссис Норд выходила из себя и сразу прекращала наше пение.

Я зажгла сигарету и поднесла конец к несвежему покрывалу, оставив новую дырку… Можно разбить стакан на раковине и водить острым краем по царапине на запястье, пока она не углубится. Или оторвать шнур от занавески и удавиться, как Энтони-младший. Мне вдруг живо вспомнилась куча выброшенной детской мебели, предназначавшейся моему брату, когда мы с папой заезжали на помойку. Вспомнилось, как холодело под ложечкой от бешеной скорости, с которой отец гнал фургон на обратном пути, по кочкам и толстым корням, в гневе и горе. Я глядела назад на уменьшавшуюся гору вещей, которые Энтони никогда не пригодятся. Это воспоминание заслонило другое – куча моих собственных вещей, уничтоженных Эриком. У меня больше нет картины. У меня больше ничего нет.

Я затушила тлевшую ткань покрывала большим пальцем. Я боялась умирать в этом обшарпанном мотеле.

Сунув руку в пакет из-под пончиков, я нащупала там три из четырех сотен, которые заплатила Доминго за дорогу. Я заплакала: всю жизнь хорошие люди меня бросают – уезжают, и все. Мне не хотелось умирать. Но и жить тоже не хотелось.

Уже затемно на парковку въехала машина.

Не Доминго, как я надеялась. Мужчина и женщина немного за тридцать.

При свете автомата с газировкой я узнала мужчину: это тот самый ученый, у которого брали интервью для газетной статьи. Тот самый, кто выдвинул свои теории насчет поведения китов.

– Тебе что-нибудь принести? – спросил он женщину.

– Не знаю, принеси «Фреску». У нас ведь осталась водка?

– Вроде да.

Звякнули банки. Он подошел к женщине и протянул ей содовую.

– Ох, елки-палки, – сказал он, – я как выжатый лимон.

Женщина коснулась его затылка жестом столь естественным, что меня пронзила острая тоска.

– Ты же у меня совсем не поспал, – сказала она.

Они прошли к номеру через три от моего и закрыли за собой дверь.

Открытки. Предсмертные записки.