Онлайн книга «Полночный прилив»
|
Мертвый воин, который остался жить. И летерийская жрица, которая сбежала, когда у нее просили помощи и утешения для соплеменника-летерийца. Удинаас подозревал, что все эдур собрались в цитадели колдуна-короля. Упрямцы сошлись в жестокой битве; и, словно остров, вокруг которого ревут бури, восстал из Дома Мертвых Рулад Сэнгар. Укрытый золотом, одетый в воск – ему даже ходить невозможно с таким весом, если только монеты не сняли. Если не уничтожили искусное творение Удинааса… Это будет больно. Мучительно больно, но необходимо, причем без отлагательств. До того, как монеты прирастут к плоти и коже. Рулад – не труп; он не немертвый – немертвые не кричат. Он снова живой. Его нервы не спят, мозг кипит, запертый в золотую темницу. Как и я когда-то. Как заперт каждый летериец. Да, в него вдохнули жизнь, он воплощенная поэзия, однако его слова для летерийцев, а не для эдур. Только один смысл выпадал из ужасных событий, только одно не давало успокоиться. Удинаас не сомневался: Рулад сойдет с ума. Умереть и вернуться в тело, которое больше тебе не принадлежит, которое принадлежит лесу, листьям и могильной земле… Что это за путешествие? Кто открыл проход и зачем? А все меч. Несомненно. Меч, который не отпускает его рук. Потому что с Руладом Сэнгаром ничего не закончилось. Смерть ни при чем. История не завершилась. Дар, похоже, предназначался Ханнану Мосагу. Но кем? Ханнан Мосаг не получит его. Меч выбрал Рулада. И теперь угрожающе навис над колдуном-королем. Это разорвет союз племен. Сметет Ханнана Мосага и его к’риснан. Если, конечно, Рулад Сэнгар не подчинится власти колдуна-короля. Было бы проще, окажись на его месте Фир или Трулл. Наверное, даже Бинадас. Однако меч выбрал Рулада, страстно желающего войны юношу с тайными мечтами и бунтарской душой. Я смог вернуть его, унять крики. Предоставил отсрочку от сумасшествия. За это время он может собраться и все вспомнить. Удинаас подумал, что, возможно, совершил ошибку. Возможно, было бы милосерднее не мешать безумию. А теперь я буду у него рабом. Вокруг лодыжек закружилась пена. Начинался прилив. – Как будто в деревне призраков, – проворчал Бурук Бледный, мыском сапога подвигая полено ближе к огню и морщась от плотного дыма. Сэрен Педак посмотрела на него, пожала плечами и потянулась к закопченному чайнику, стоящему на плоском камне у костра. Сквозь кожаную перчатку она чувствовала жар ручки, наполняя чашку. Чай крепко настоялся, но она сделала большой глоток горькой жидкости. Лишь бы теплый. – И сколько еще это будет продолжаться? – Уймись, Бурук, – посоветовала Сэрен. – Принятое решение вряд ли будет удовлетворительным – если вообще тут можно принять решение. Мы видели собственными глазами. Мертвый человек поднялся, но поднялся слишком поздно. – Ханнану Мосагу нужно просто отрубить парню голову – и порядок. Она не ответила. В каком-то смысле Бурук был прав. Они сами видели, как два брата Сэнгара вывели из дверей младшего – фигуру из воска и золота, бывшую прежде Руладом. Красные рубцы на месте глаз; голова поднимается к серому небу – и откидывается назад. Заплетенные в косы волосы, залитые воском, свисают, как лохмотья изодранного паруса. И течет слюна из распахнутого рта, пока Рулада ведут к цитадели. Эдур собрались на мосту. На дальнем берегу, со стороны деревни, вдалеке от домов благородных семей у цитадели. Сотни эдур, и еще больше рабов-летерийцев, молчаливые, оцепеневшие, охваченные ужасом. Потом большинство эдур пошли к цитадели. Рабы словно растворились. Сэрен заподозрила, что Пернатая Ведьма бросает плитки – но не в большом сарае, как в прошлый раз. По крайней мере, когда Сэрен зашла проверить, там никого не оказалось. Время остановилось. Лагерь Бурука с забившимися в палатки нереками как будто стоял на туманном острове, окруженный неизвестностью. Халл куда-то пропал. В лесу скрывались руины, и Сэрен слышала о странных артефактах, полустертых с лица земли, далеко на северо-востоке. Древний лес давал богатую пищу истории. Разрушение и распад завершали каждый цикл, и истощенный мир получал множество деталей, чтобы строить новое целое. Но исцелялась только сама земля. Живущим на ней исцеление не гарантировали. Племена вымирали; последний зверь вида, последний представитель расы в конце концов оставался один. Перед тем как закроет глаза, и видение в них погаснет. Сэрен хотелось отстраниться, взглянуть со стороны, издалека. Ей нужна была холодная мудрость, нужно было видеть мир в широкой перспективе. С большого расстояния даже горы кажутся плоскими, а долины между пиками не заметны. Точно так же жизнь и смерть – пики и долины отдельных людей. Такое видение помогало не впасть в панику. – Ну и где, во имя Странника, делегация? – спросил Бурук. – От Тейта дорога трудная. Идут. – Лучше бы им прибыть до всех этих событий. – Боишься, Рулад станет угрозой договору? Бурук не отрывал глаз от пламени. – Меч оживил его. Или тот, кто выковал его и прислал эдур. Видела клинок? Он пятнистый. Я сразу подумал про одну из Дочерей, которых они боготворят, про пятнистую… как ее? – Сукул Анхаду. – Может, она и в самом деле существует. Богиня эдур… – Тогда дар сомнительный. Эдур боятся Сукул Анхаду; поклоняются они Отцу Тени и Дочери-Сумраку, Шелтате Лор. – Сэрен допила чай и снова наполнила жестяную кружку. – Сукул Анхаду… Что ж, не исключено, хотя не припомню историй, чтобы боги и богини эдур проявлялись так открыто. Она сделала глоток и скривилась. – Дырку в животе прожжешь, аквитор. – Поздно, Бурук. – А если не Анхаду, то кто? Ведь откуда-то меч появился. – Не знаю. – Да, похоже, и знать не хочешь. Безразличие тебе не к лицу, аквитор. – Это не безразличие, это мудрость, Бурук. Странно, что ты не видишь разницу. – Значит, от мудрости твои глаза лишились жизни, а мысли – остроты? Мудрость делает тебя безразличной к кошмарному чуду, которое мы видели вчера? – Конечно, а что же еще? – Отчаяние! – И с чего же мне отчаиваться? – Не меня нужно спрашивать. – Верно… – И все же попробую ответить. – Бурук достал фляжку и, вытащив пробку, сделал два быстрых глотка, потом вздохнул и откинулся назад. – Чувствуешь ты все тонко, аквитор, – что, наверное, важно в твоей профессии. Но ты не способна отделять дело от всего остального. Чувствительность, в конце концов, – это всеобъемлющая уязвимость. С ней ты легко испытываешь боль, шрамы не хотят заживать и открываются от малейшего тычка. |