Книга Переход, страница 25 – Михаил Соловьев

– Не надо, – отодвинулся на всякий случай Мишка.

– А что, – засмеялся дядька, – человек скотина такая – все стерпит!

Утро застало врасплох.

Солнце еще не взошло, но было уже светло. «Час собаки», только наоборот.

«Час кошки?» – подумал Птахин.

Не вставая с лежака в избушке, он минут десять разглядывал водную гладь, обеспокоенную плавящимся хариусом ^[38].

Первый луч солнца прорезался над водой, ярко высвечивая теряющийся в утреннем тумане корабль.

Что-то там грохнуло, и страшный рык, похожий на зевок, пронесся над озером.

– Подъем! Готовность – тридцать минут! Отходим без предупреждения! – прогремело в утренней пелене.

Дядька шутит! Легкие прочищает. Но идти надо, и чем раньше, тем лучше. Что там на Рытом ждет?

А там дожидался рыбнадзоровец Николай с глубокими складками на худощавом лице.

Подошли в расчетное время – одиннадцать ноль-ноль.

Оказалось, второй рыбнадзоровец, Юрка, убежал распадком следом за конкурентами. Значит, главное действие сейчас там.

Пока совещались, Мишка слушал и осматривался.

Тихо на мысе – ни выстрелов тебе, ни громов с молниями, но какой красивый Рытый!

«Интересно, – прикинул Птахин, – какая силища вынесла это огромное количество камней с песком из ущелья? Глубина по эхолоту почти сто отвесных метров. Что за силы его намыли?»

Когда взрослые сошли на берег и стали «брызгать», Мишка отошел в сторонку. Сильно повлиял на него разговор с тофаларской шаманкой.

«Ну пришли и пришли, – рассуждал парень. – Чего водку-то лить? Позже помолюсь, – пообещал он себе и глянул в темнеющий распадок. – Как туда пойдем, обязательно».

На бурятской земле вроде и положено «брызгать», но его батя, например, никогда не шаманил.

Вот и сегодня посмотрели взрослые на Мишку, но промолчали – понимают, чье это воспитание.

После Птахин в дом рыбацкий зашел, который они зимовьем называли. Крыша шиферная, стены тесаные. Дом как дом – ничего похожего на зимовье. Хотел расспросить дядю Ваню о Рытом, но тот заявил: мол, рассказы потом, а сейчас им пора к шаманке в Усть-Баргузин.

Комары, подъем и жертвенник

Редкая птица летит по ущелью – только ветер да комары. Радуются-суетятся кровопийцы-«зомби». Столько еды подвалило, вот только не взять ее никак. Рядом вроде тело с кровушкой, а не добраться. Тыкнет хоботком иной в сетку накомарника. Звенит рассерженно. На второй круг идет. По одежке пробует там-сям – нет брешей в обороне.

Взлетел комар, заложил вираж над телом. Ну-ка, ну-ка, что там на руке белеется – полоска светлая возле манжета?

Пикирует. Сел и сразу понял: вот оно. Хоботок вонзил, аж загнулся. Заработал насос.

Вдруг железка, на руку надетая, как зазвенит!

Будильник.

В реальном мире негромко, а в комарином – будто состав железнодорожный пошел.

Шевельнулась рука и тащит куда-то комара, а тот знай насасывает.

– Падла какая! – Юрка увидел насекомое на руке рядом с командирскими часами. Придавил пальцем и прервал жизненный путь кровососа.

Рассвело, но солнца нет пока. Ночная влага закрывает просыпающийся мир.

Решил: «Пора».

Парень встал. Присел несколько раз, руками помахал. Застоявшаяся за несколько часов сна кровь пульсирует – тепло несет.

С места пошел не спеша. Фора есть – несколько часов. Один идет. Без груза. Сидор и десяти килограммов не тянет – так, прогулка налегке.

ТТ на тренчике – тоже не винтовка. Зачем только ремешок этот? Но Николай заставил. Может, и верно: выпадет – не заметишь, а он так «машинке» потеряться не даст…

Подошел к звериной тропе. Место нехоженое. Смотри под ноги, головы не поднимай – неровён час… Аккуратность никому еще не вредила.

Тропа в гору повернула.

Отвесная скала слева резким откосом пошла, но подняться можно, хоть и крутовато, – градусов двадцать пять – тридцать и стланик кедровый.

Какой же заразой он оказался!

Юрка первый раз на такой сплошной ковер попал! Вроде и гнется кедр, а силы в нем, даже побежденном, – ух! Того и гляди, назад отбросит – полетишь-закувыркаешься!

Тут, на беду, горелый пошел, жесткий, как железо. Можно и ногу пропороть.

Тяжело шагалось, а сколько еще пути?

Ни впереди ничего не видно, ни сзади, только наверху вечно синее небо повисло, да солнце первыми лучами тело и спину прижигает.

Лишь фора по времени и успокаивает: можно не суетиться.

Разборчиво ступает Юрка – шаги выверяет, на часы не смотрит. Сколько времени ползет, угадать не пытается, – жалкий червячок на «приветливом» склоне.

А троица только-только проснулась и по сторонам разбежалась.

Кто зубы чистит, кто едой занялся, а кто палатку собирает-пакует. Хорошо, с вечера в термос чаю налили – греть не надо. Бутерброды. Кружки с парящим напитком темного цвета – радость утренняя и последние минуты перед марафоном.

«Дойти бы… – прикидывает силы Петрович. – Ваня сказал, крутизна немалая – с отметки 1217 на 1858 карабкаться. Это ж только по карте гулять легко. На самом деле больше на склоне пролежишь».

Разобрали-упаковали и вещи. Собрали-закопали мусор. Пошли.

Хорошо отдохнули, а ноги гудят (не городские нагрузки – все тело работает). Ни одного шага, как по асфальту, – кочки, да ямки, да стланик кедровый.

Как в гору начали подниматься, совсем завязли.

Ване с Анной Иосифовной ничего – легкие они, а Петрович только и делает, что на спину падает и дух переводит, глядя в пронзительно синее небо.

Но вперед-таки понемногу продвигались.

Рытый не отпускает – в спину беспокойством дышит.

Что за место такое? Недаром не ходят сюда да легенды с небылицами плетут. Следов человека нет – одни звериные.

Лежит на спине Петрович и боковым зрением лоскуток странный видит на обломке стланика горелого. Повернулся, руку протянул, снял аккуратно.

Подумал: «Странно: цвет зеленый. На камуфляж похоже. Висит недавно: ни поблек, ни выцвел. Будто вчера-сегодня на ветку нацепили. Так, может, и неуютно оттого, что ведут нас? – Он присел. – Или впереди команда какая идет, что письмецо голубиное, как и мы, прочла. Ну-ну, поглядим».