Книга Залив Голуэй, страница 137 – Мэри Пэт Келли

— Клятву? О чем?

— Клятву бороться и дать отпор. — Он многозначительно поднял вверх палец. — И это произойдет раньше, чем ты думаешь, Онора. Самое уязвимое место Британской империи находится всего в нескольких днях пути отсюда к северу.

— Я не понимаю.

— Канада, — сказал он. — Там в основном французы, ирландцы и индейцы, причем все они ненавидят англичан. А племена оджибве по обе стороны границы тоже готовы присоединиться к нам.

К нам направлялся Барни Макгурк.

— Патрик, а я искал тебя у Маккены. Ты сегодня поставил Хафа на место, напомнил ему, что нас, ирландцев, нужно уважать. — Он повернулся ко мне. — Видела бы ты эту картину, Онора.

— Расспросишь его потом, Онора, — сказал Патрик и обратился к Барни: — Ты ведь меньше чем два года назад воевал за присоединение Техаса к Америке. И кто там командовал войсками? Ирландцы вроде Джеймса Шилдса и Томаса Суини. Я прав, Барни?

— Прав, Патрик. Но мы тогда заплатили большую цену.

— Платить приходится всегда, — сказал напоследок Патрик и, развернувшись, пошел по темной улице.

— Куда ты идешь? — бросила я ему вслед.

— Дело делать, — отрезал он.

— Разумеется, Патрик, — сказал Барни. — Ná habair tada.

— Но ты ведь не уезжаешь насовсем? — спросила я. — Мы благодарны тебе, и нам хорошо, когда ты рядом. Ты не можешь просто так уйти!

— Я еще вернусь, — ответил он.

— Но когда?

— Я вернусь, — повторил Патрик и ушел.

— В этом весь Патрик Келли, — сказал мне Барни, когда мы вместе поднимались по ступенькам.

* * *

Когда на следующий день Пэдди спросил меня, где Патрик, я так и ответила:

— Он вернется.

— Резкий мужик, — заметила Майра.

Через три дня мы переехали.

— Да, это совсем не похоже на гостиную, в которой росли мы! — воскликнула Майра, когда мы вешали над камином бабушкин крест.

Окна этой комнаты выходили на две стороны. Одно — на восток, к озеру Мичиган и восходу солнца, другое — на запад, к прерии, так что здесь всегда было солнечно. Не ты ли устроил нам эти замечательные виды из окна, Майкл, a stór? Мы купили подержанный диван с набивкой из конского волоса и большое кресло, расставив их перед камином.

Все мальчики спали в одной общей спальне, у каждого была отдельная кровать. Бриджет, Стивен и я устроились на двуспальной кровати во второй спальне, а Майра и Грейси — в третьей. После всех наших покупок мы могли заплатить ренту за три месяца, и у нас еще оставалось двадцать долларов. Я была благодарна судьбе.

* * *

Три месяца спустя, пасхальным утром, отец Донохью принес нам первое письмо от Патрика. Я распечатала его сразу, не дожидаясь окончания мессы. Может быть, там какие-то новости о наших братьях или, возможно, Патрик пишет, когда вернется к нам.

Однако вместо этого Патрик сообщал, что наши родители умерли. Он встретил одного парня, который как раз приехал из Арда/Карны. Патрик писал, что вскоре после Рождества наши родители заболели лихорадкой и что он очень сочувствует нашему горю.

— Что там? — шепнула мне Майра, когда отец Донохью начал свою вступительную молитву.

Я молча протянула ей письмо.

— Нет! — простонала она.

Я взяла ее за руку, и Пэдди удивленно взглянул на нас.

Мама. Папа. Мы больше никогда их не увидим.

Теперь отец Донохью читал проповедь. Христос воскрес. Смерть побеждена. Вечная жизнь. Вместе на небесах. Даст Бог.

В нашей новой гостиной мы с Майрой оплакивали покойных родителей.

— Мы все тоже очень опечалены, мама, — сказал мне Джеймси. — И Стивен тоже.

Но я засомневалась: действительно ли они помнят дедушку с бабушкой? Здесь у них, похоже, стерлось очень много воспоминаний о доме.

* * *

Майкл Джозеф Келли родился в мае того же, 1849-го, года. Я крепко сжимала в кулаке свой Боб Марии, и мучения при его рождении продлились всего несколько часов. Лиззи держала меня за плечи и громко молилась Святой Бригитте. Майкл оказался чудным здоровым мальчишкой — восемь фунтов. Он издал короткий вопль, а потом вдруг заулыбался — правда, он улыбался! И быстро вцепился в мой сосок. Груди мои были полны молока для него. Майкл Келли. Наш с тобой сын, a stór, рожденный в Америке.

Каждое утро на рассвете, сидя в своем кресле, я нянчилась с Майклом в нашей гостиной, где небольшой огонь разгонял прохладу раннего чикагского лета. Мы с малышом Майклом наблюдали, как над озером встает солнце и заглядывает в наше окно. Повернувшись в другую сторону, я видела прерию, молодую траву, по-весеннему золотистые ивы, белую пену яблонь в цвету и лесопосадку, где клены тянули к теплу и свету ветви с распускающимися листьями.

Кэтрин Робинсон показала мне, где растет дикая ежевика, а также несколько старых яблонь. Вместе с другими потаватоми она уехала отсюда в конце апреля, потому что их землю отдали под завод по производству клея. Я скучала по ней, а наша детвора тосковала по индейским детям.

Весна у нас на родине, должно быть, окрасила поля во все оттенки зеленого. Я думала о том, как наш участок в Нокнукурухе встречает первые лучи солнца. Закрыв глаза, я окуналась в воспоминания, убаюканная ритмичными движениями Майкла Джозефа Келли, сосавшего мою грудь.

Вдруг Майкл отпустил мой сосок и начал плакать.

— Тише, тише, — сказала я ему. — Вот… бери… бери, мой мальчик… mo buachaill. — Я запела ему мамину колыбельную. — Мы с тобой сейчас далеко-далеко от нашего родного дома, a rún, — шептала я своему малышу. — Как бы я хотела, чтобы ты увидел наш залив Голуэй, мой американский мальчик. Только никогда этому не бывать. Но мы с тобой пойдем к озеру Мичиган, и я покажу тебе волны, похожие на те, которые плещут у нас на родине.

Раздался звонкий звук трубы — по каналу прибыла первая сегодняшняя баржа. Мужчины торопливо направлялись к пристани, готовые разгружать лодки, чтобы отправить прибывшие тонны зерна на элеваторы. Бойни в это время года были закрыты, и люди радовались любой работе: на пристани, на кирпичном заводе, в карьере. Но в кузнице Пэдди или лодочной мастерской мертвых сезонов не бывает, да и Томас был по-прежнему востребован у Хафа. Дела в школе у Джеймси и Дэниела шли хорошо. Разговор Патрика с местным учителем определенно подействовал…

— Мама! — заверещал Джеймси. — Томас забрал мои носки!

— Ничего подобного, тетя Мед! Они мои!

— Нет, мои!

— А Пэдди стукнул меня, тетя Мед!

— Дэниел сам ударил меня первый, мама! — кричал Пэдди.