Онлайн книга «Мещане»
|
Татьяна. Ну, не всё ли равно, папаша? Бессемёнов. Я говорю не тебе, а матери. Тебе, я знаю, всё равно… Акулина Ивановна. Всего фунт купила я, отец. Целая голова есть, только не успели Бессемёнов. Я не сержусь… Я говорю пиленый сахар тяжел и не сладок, стало быть, невыгоден. Сахар всегда нужно покупать головой… и колоть самим. От этого будут крошки, а крошки в кушанье идут. И сахар самый он легкий, сладкий… (Дочери.) Ты чего морщишься да вздыхаешь? Татьяна. Ничего, ничего… так… Бессемёнов. А коли ничего, так незачем и вздыхать. Неужто отцовы слова так тяжело слушать? Не для себя ради, а для вас же, молодых, говорим. Мы свое прожили, вам – жить. А когда глядишь на вас, то не понимаешь, как, собственно, вы жить думаете? К чему у вас намерения? Наш порядок вам не нравится, это мы видим, чувствуем… а какой свой порядок вы придумали? Вот он, вопрос? Н-да… Татьяна. Папаша! Подумайте, который раз говорите вы мне это? Бессемёнов. И еще, и без конца, до гроба говорить буду! Ибо – обеспокоен я в моей жизни. Вами обеспокоен… Зря, не подумавши хорошо, пустил я вас в образование… Вот – Петра выгнали, ты – в девках сидишь… Татьяна. Я работаю… я… Бессемёнов. Слыхал. А кому польза от этой работы? Двадцать пять рублей твои – никому не надобны и тебе самой. Выходи замуж, живи законным порядком, – я сам тебе пятьдесят в месяц платить буду… Акулина Ивановна (все время разговора отца с дочерью беспокойно вертится на стуле, несколько раз пытается что-то сказать и, наконец, ласково спрашивает). Отец! Ватрушечки… не хочешь ли? От обеда остались… а? Бессемёнов (оборачиваясь к ней, смотрит на нее сначала сердито и потом, улыбаясь в бороду, говорит). Ну, тащи ватрушки… тащи… Эхе-хе! (Акулина Ивановна бросается к шкафу, а Бессемёнов говорит дочери.) Видишь, мать-то, как утка от собаки птенцов своих, вас от меня защищает… Все дрожит, все боится, как бы я словом-то не ушиб вас… Ба, птичник! Явился, пропащий! Перчихин (является в дверях, за ним молча входит Поля). Мир сему дому, хозяину седому, хозяйке-красотке, чадам их любезным – во веки веков! Бессемёнов. У тебя опять разрешение вина? Перчихин. С горя! Бессемёнов. С какого это? Перчихин (рассказывает, здороваясь). Зяблика продал сегодня… Три года держал птицу, тирольской трелью пела, – продал! Почувствовал себя за этот поступок низким человеком и – растрогался. Жаль птицу, привык… любил… (Поля, улыбаясь, кивает отцу головой.) Бессемёнов. А зачем продавал, коли так. Перчихин (придерживаясь за спинки стульев, ходит вокруг стола). Цену хорошую дали… Акулина Ивановна. А что тебе деньги? Все равно зря промотаешь… Перчихин (усаживаясь). Верно, мать! Деньги мне не к рукам… верно! Бессемёнов. Значит, опять-таки не было резона продавать… Перчихин. Был резон. Слепнуть стала птица… стало быть, скоро помрет… Бессемёнов (усмехаясь). Ты однако не совсем дурак… Перчихин. Рази я это от ума поступил? Это от низости натуры моей… (Петр и Тетерев входят.) Татьяна. А Нил где? Петр. Ушел с Шишкиным на репетицию. Бессемёнов. Где это они играть хотят? Петр. В манеже. Спектакль для солдат. Перчихин (Тетереву). Божьей дудке – почтение! Синиц ловить идем, дядя? Тетерев. Можно. А когда? Перчихин. Хоть завтра. Тетерев. Не могу. Покойник есть… Перчихин. До обедни? Тетерев. Могу. Заходи. Акулина Ивановна! А не осталось ли чего-нибудь от обеда? Каши или в этом роде чего-либо?.. Акулина Ивановна. Изволь, батюшка, есть. Поля, принеси-ка там… (Поля уходит.) Тетерев. Премного благодарен. Ибо сегодня, как вам это известно, не обедал я по случаю похорон и свадьбы… Акулина Ивановна. Знаю, знаю… (Петр, взяв налитый стакан, уходит в комнату за аркой, сопровождаемый испытующим взглядом отца и недружелюбным Тетерева. Несколько секунд все пьют и едят молча.) Бессемёнов. А хорошо ты, Терентий Хрисанфович, заработаешь в этом месяце. Почти каждый день покойник. Тетерев. Везет… ничего. Бессемёнов. И свадьбы часто… Тетерев. И женятся усердно… Бессемёнов. Вот накопи деньжат, да и сам женись. Тетерев. Не хочется… (Татьяна уходит к брату, и между ними начинается тихая беседа.) Перчихин. Не женись, не надо! Нашему брату, чудаку, женитьба ни к чему. Лучше пойдем снегирей ловить… Тетерев. Согласен… Перчихин. Расчудесное это занятие – снегирей ловить! Только что снег выпал, земля словно в пасхальную ризу одета… чистота, сияние и кроткая тишина вокруг. Особенно ежели день солнечный – душа поет от радости! На деревьях еще осенний лист золотом отливает, а уж ветки серебрецом снежка пухлого присыпаны… И вот на этакую умилительную красоту – гурлы! гурлы! – вдруг с небес чистых стайка красных птичек опустится, цви! цви! цви! И словно маки расцветут. Толстенькие эдакие пичужки, степенные, вроде генералов. Ходят и ворчат и скрипят – умиление души! Сам бы в снегиря обратился, чтобы с ними порыться в снегу… эх!.. Бессемёнов. Глупая птица, снегирь. Перчихин. Я сам глупый… Тетерев. Рассказано хорошо… Акулина Ивановна (Перчихину). Младенец ты… Перчихин. Люблю птичек ловить! Что есть на свете лучше певчей птицы? Бессемёнов. А ловить ее, птицу-то, грех. Знаешь? Перчихин. Знаю. Но ежели люблю? И ничего кроме делать не умею. Я так полагаю, что всякое дело любовью освящается… Бессемёнов. Всякое? Перчихин. Всякое! Бессемёнов. А ежели кто любит чужую собственность прикарманивать? Перчихин. Это уж будет не дело, а воровство. Бессемёнов. Мм… Оно пожалуй… Акулина Ивановна (зевая). Охо-хо! Скушно что-то… И как это по вечерам скушно всегда… Хоть бы ты, Терентий Хрисанфович, гитару свою принес да поиграл бы… |