Онлайн книга «Гулящие люди»
|
– Чего тебе? – Семен, ведай, послезавтра придут с обыском… завтра до ночи побудь – ночью уйдем к твоему брату. Сенька разоспался, сказал не думая: – Уж не ты ли довела, что я живу у Конона? – Студ на твою голову, Семен! Ежели бы довела, так зачем упреждать? Слышала, как об этом деле стрельцы говорили. – Добро, спасибо… Конон проснулся, заметив огонь, ничего не сказал, снова заснул, только утром спросил: «Кто в ночь приходил к тебе?» «Пришли упредить обыск. Лишнее надо прибрать», – написал крупно Сенька. Конон кивнул, и оба они пошли под пол: там, в каменной нише коридора, заклали кирпичами то, что собрано было Таисием, и Конона дорогие вещи убрали туда же. Кирпичную свежую кладку завесили бехтерцами, завалили ржавыми мечами, бердышами и другим ненужным хламом. Потом Сенька надел под рубаху панцирь, привесил шестопер. Они обнялись, когда пришла черноризница Улька. Сенька, надев полушубок, рванулся в темноту московских улиц. Улька шла сзади. Сыпало снегом с черного неба, и ветер налетал порывами. Выйдя на Красную площадь, увидали в Кремле Спасские ворота отворенными. В воротах и внутри Кремля стояли пестрой стеной стрельцы, стольники и бояре в богатых одеждах, а воинские люди – с оружием и факелами. Огни факелов мотало ветром, сверкали драгоценные камни на шапках и шубных рукавах. В Кремле ждали чьего-то выхода. Улицы Китай-города забиты народом, блестели глаза, краснели лица, но говор людей был тихий, любопытствующий. – В эту ночь по всему городу открыты решетки… – тихо сказала Улька. Они прошли в сторону Москворецких ворот. С башнями без огней стояла громада кремлевских стен, и даже в пытошной Константиновской не было ни огней, ни криков. – Какой же праздник, что царь на богомолье собрался? – спросил Сенька. – Не праздник! Свейского посла ждут из Грановитой палаты, – тихо сказала Улька и кинулась к Сеньке. В сумраке две рослые фигуры шагнули к ним: одна вывернула полу, под полой зажженный фонарик. – Чего ищете? – спросил Сенька. Лихой, бегло осветив их, сказал: – Изведать хочу, каковы есте вы. – Так ведай! – громко ответил ему Сенька, сунув к фонарю дуло пистолета. Лихой попятился в сумрак, огонь исчез, и обе фигуры расплылись в снежном воздухе. У Москворецкого моста, несмотря на позднее время, шумел кабак. Валялись и бродили пьяные, но никто Сеньке больше дороги не заслонял. Так же – Сенька впереди, Улька немного сзади – перешли мост. За мостом прошли новую церковь, высокую и пеструю от позолоты, ту, что еще недавно строил царский духовник Андрей Саввич [262]. За церковью – лари и скамьи рынка, а дальше – черное, большое и широко севшее здание. Улька указала на него: – Видишь ее? – Знаю башню ту, Кутафьей прозывают [263]. – Башня утешения, – тихо сказала Улька и прибавила: – В ей сено… в нее пойдем, пождем исхода ночи. – Пока ждем, решетки запрут? – Кому запрут, а нам отворят! Она властно взяла его горячей рукой за руку, пролезла вперед, где не брал ветер. Башенная печура [264] была сплошь забита сеном и пуками соломы. Улька тяжело дышала, тянула его: «Ложись: время деть некуда!» Далеко, но гулко в Кремле на башне пробили часы. Вторя их бою, по всей деревянной Москве прокатилась, как обрушенная поленница дров, дробь сторожевых колотушек. Улька, тяжело дыша, сказала: – Неладные, бьют и бьют, а лихие люди не боятся… Они старались согреться. Улька прижималась к Сеньке. Совсем недалеко отчаянно начал взывать чей-то голос: – Ка-ра-ул! Батю-шки-и… уби-и… Сенька широко открыл зажмуренные глаза, но видел только щель черных соломенных снопов, а за ними притягивал глаз столб на перекрестке с негасимой лампадой за слюдой у образа… Ему хотелось дремать, а знакомые губы жгли его нахолонувшее лицо, горячие руки не давали дремать его телу, и тело его проснулось для наслаждений. Живя у Конона, он не думал о женской ласке, ненависть к Ульке колыхнулась лишь тогда, когда он незаметно для себя полюбил ее, не видя ее лица. Потом он вдавил тяжелое тело в сухую подстилку, закрыл глаза, сказал: – Уйди! Спать… хочу… спать! Но она так же, как привела сюда, властно взяла его за руку, сказала: – Пора! – Хочу спать! – Пора! Надо пройти одну решетку. Они вышли. У решетки в Стрелецкую слободу Улька застучала. Без огня из караульной избы вышел сторож, звеня ключами: – Ты, сестра Юлиания? – Я, Пятуня, отвори. – С тобой кто? – Мой отец: я ведь не безродная… – До сих мест не ведал того… идите! Дальше решеток нет, а колоды – перелезете. Когда с Сенькой они прошли ворота, Улька обернулась к сторожу: – Не запри! Мигом глаза вернусь! – Пожду – верни скоро! – ответил сторож. Недалеко уйдя в сторону Стрелецкой слободы, Улька кинулась обнимать Сеньку. – Семушка, мы ведь снова вместе? – Прощай! Не вспоминай, что было. – Ужели не простил? – Мертвый лег на пороге! Не могу… Обратно к черной решетке, где ждал сторож, шатаясь, брела тонкая черная фигура. Вперед, в сторону стрелецких путаных улиц, знакомо шагала широкоплечая высокая тень человека. Она не останавливалась: дом отца Лазаря Палыча был знаком даже во сне стрелецкому сыну Сеньке. Улька, пройдя решетку, которую за ней с треском дерева прихлопнул решеточный сторож, свернула в черную узкую улочку. У домишка малого, как собачья будка, черноризница постучала в ставень окна, в ставень же сказала громко: – Юлиания приюта ищет! |