Онлайн книга «Гулящие люди»
|
Сенька стащил с плеч панцирь. – Семен! Месяц мой полунощный… – Боярыня! – Кличь Малка! Меланья… Малка, Малка! – Ты как в мале уме… – Хи, хи… Я и впрямь малоумна… от тебя малоумна, месяц мой! Боярыня раскраснелась, будто кумач. Кармин да белила с нее наполовину сошли, притираньем замарало Сеньке щеки и губы. Когда садились к столу, Марфа сказала Сеньке, помочив рушник у рукомойника: – Оботрись-ко, счастливчик писаной! – И сама обтерла ему лицо. Она с поклонами угощала боярыню гвоздишным медом, сахарными коврижками, вареньем малиновым, садилась не к столу, а на скамью в стороне, потом куда-то, хромая на одну ногу, шла, приносила настойки, фрукты в сахаре и говорила без умолку: – Боярыня матушка! Беда с моей Феклушкой, лихо неизбывное… Бабила Феклушка царевичев Симеона да Ивана Алексеевичей [89] и царевен, она ж, Феклушка, коих бабила… и сколь годов вверху у царицы Марьи Ильинишны выжила… Ты кушай, пей – молодца потчуй. Экой он красавец! – Смиренник мой… Не пьет, не ест, сыт любовью. Сказывай! – И… и что злоключилось! Феклушка, мать боярыня, с глупа ума взяла в мыльне государевой со сковороды царицыной гриб… завсе для царицы, царевен тож грибы в мыльне жарят, а то и лук пекут, а боярыня у жаркова да по банному делу была Богдана Матвеича Хитрово [90] жена, сказывать тебе нече – злая да хитрая, допросила Феклушку, потом царице в уши довела, царица указала: «Взять-де ее на дыбу! На государское-де здоровье лихо готовила». А то позабыла, что Феклушка двадцать лет при ей живет… да еще: «Поганая-де холопка, посмела имать яство с государевой посуды!» И бабку мою Феклушку, мать боярыня, на дыбу подняли, у огня пекли – руки, ноги ей вывернули да опалили, волосье тож, а нынче сидит старуха за приставы и прихаживать к ей не велят… Попроси, матушка боярыня, святейшего, пущай заступит, пропадет сестрица за гриб поганой. – Худое дело, Марфа! Из пуста государево дело сделали. Пуще гордость тут царская: «Смела-де поганить посуду». Я попрошу за бабку! Человека ниже себя родом за собаку чтут, и бояре оттуда ж берут меру почета и гордости – холоп, смерд не человек есть, пес и худче того, сами без холопей шагу не умеют ступить… наряжены в бархаты, а хмельны и будто пропадужина вонючи. – Вот так, матушка боярыня, так… – Бери, бабица Марфа, деньги! Это тебе за привет, брашно и приют. – Ой, благодетельница! Пошто мне с тебя деньги? Благо, что другие дают… с них соберу – я уступаю иной раз горницы кое-кому попить, погулять, полюбиться мало. – Бери и молчи, как о других молчишь. Да берегись поклепа… поклеплют – и тебя на правеж [91] потянут. – Пасусь, матушка, незнамых людей не пуща. – Ну, мы еще пройдем наверх в горницу, побудем мало – и в путь. – Пройдите, погостите, да задним крыльцом, благослови вас Господь, в путь-дорогу. Боярыня с Сенькой ушли наверх. Боярин Никита Зюзин заспался в бане, а вышел – хватился боярыни. – Зови, холоп! – Ушла она, боярин! – ответил дворецкий. – Ушла… в каком виде? – Черницей обрядилась, ушла одна. – А сватья? – Дурка-т? Та в терему да в девичьей… – Давай яство! Костей собери на поварне, мяса, кое похудче, поем, попью – медведя наведаю… По пути кличь ко мне сватью! – Чую, боярин! – Дворецкий ушел. Сватьюшка пришла в новом наряде. На ней был шушун. Половина шушуна малинового бархата, на рукавах вошвы желтые, другая половина желтого атласа, а вошвы малиновые, на голове тот же колпак-шлык с бубенчиком. Чедыги на сватье сафьяна алого, на загнутых носках тож навешаны бубенчики. Дворецкий принес любимое кушанье боярина – пряженину с чесноком. – Садись, сватья, испей да покушай с боярином. – Не хотца, боярин батюшка! – Чего так? – Не след сидеть дурке за столом боярина. – Знаешь порядок, баальница! [92] – Ой, боярин, да што ты, батюшка! Не колдовка я, спаси Бог… – Не баальница, так сводница… не впусте сватьей кличут, потатчица! – И такого нету за сватьей… – А ну-ка, сказывай, куда пошла боярыня Малка? – Помолиться, боярин, нынче все к Богу липнут… – Расплодила вас, бахарей, Малка, нищие с наговорами ходят – ужо всех изгоню… к воротам поставлю ученого медведя, и будет он кого грабать, а кого и мять! – Ой уж, а чем я тебе неугодна содеялась? – Потатчица затеям боярыни… ну вот! Покуда боярыня спасается, ты мне потехи дуркины кажи, кувырнись, чтоб подолы кверху! – Стара я, боярин, через голову ходить. – Ништо! У меня вон медведь из лесу взят, вольной зверь, да чему захочу – обучу… Человека старого плясать мочно заставить. Ну-ка, пей! Боярин зачерпнул из ендовы стопу крепкого меду. – И, боярин батюшка… худо и так ноги носят, с меду валитца буду. – Не отговаривай! – Не мочно мне – уволь! – Архипыч, – спросил боярин стоявшего у дверей слугу, – медведь кормлен? – Не, боярин! Тишка ладил кормить, да ты от сна восстал, он и закинул: «Сам-де боярин то любит!» – Добро! Должно, судьба – укормить зверя этой бабкой… – Мохнатой бес, охальник, медвежье дитё – не боярин ты, вот кто! – Лаяться? – А то што глядеть? У меня, зри-ко, родня чутку меньше твоей – захудала только… – Вишь, она захудала, а ты в дурки пошла, честь тебе малая нынче. Пей! – Широк Ерема, да ворота узки – не вылезешь! – Не вылезу? Скамья затрещала под боярином. Сватьюшка замахала руками. – Не вставай, не вставай, боярин! – Пей! |