Онлайн книга «Гулящие люди»
|
– Посолонь водите! – крикнул один из питухов саженного роста, могуче втираясь в толпу скоморохов. – Истинно! По-нашему, древлему, венчать, – согласился Таисий. Из-за печи вывернулась злая Улька тоже в пестром, ярком наряде, крикнула: – Семен, я встаю, не надо Фимку! Таисий из-под полы кафтана показал ей пистолет. – Бешеная! Я хозяин здесь – убью! Улька скрипнула зубами и скрылась. Пара венчаемых ходила кругом стола. Скоморохи, держа два бубна над их головами, пели:
Отдал меня батюшко не в малую семью…
Што не в малую семью да неурядливую!
Еще свекор, да свекрова, да четыре деверя,
Што четыре деверя – две золовушки!
Две золовки-колотовки да две тетушки.
– Стой! Буде им… Ране, чем спать уложить, надо еще приданое честь: може, есть на што сесть, а лечь-то на што есть ли, какая тогда свадьба? – Сажай жениха с невестой! Сеньку с красной бабой скоморохи, подхватив под руки, с поклонами отвели за стол, где сидел пропойца подьячий. Он с последнего ковша водки упал под стол, храпел там и бредил, зажав в кулаке кусок калача. Перед столом Таисия скоморохи выстроились в ряд, заговорили, перебивая друг друга: – Вот посаженый, батюшко атаман, невестин отец… – Выходи, Михайло! Вышел скоморох-медведь, поклонился. – Невестин отец, батюшко, будет чести, што идет невесте! – Читай, Михайло! Скоморох-медведь начал: – «Невеста! С ей в приданое поп, тому же попу в кадило три пуда угольев восходило – и когда ён кадит, то от попа на версту худым духом смородит! Когда же его с кадилом к образам ташшат, у святых в ту пору бороды трешшат! Роспись о приданом поистлела оттого, што невеста сто годов в девках сидела… Все же чту: за невестой восемь дворов хрестьянских, промеж Лебедяни на старой Рязани, не доезжая Казани, где пьяных вязали… меж неба и земли, поверх лесу и воды… Да восемь же дворов бобыльских, а в них полтора человека без чети. Три старца деловых у пустых кладовых, четверо в бегах да сиделец тюремной в долгах». – Хо-о! Черти, крашеные хари… – «Да в тех же дворах стоит горница о трех углах над жилым подклетом, живут в ней только летом. Третий двор на Воронцовском поле, позади Тверской дороги. Во оном дворе хоромного строенья – пень да коренье и еще – два столба в землю вбито, третьим покрыто. Сходитца с тех дворов в год хлеба насыпного семь анбаров без задних стен. В одном анбаре десять окороков капусты, семь полтей тараканьих да восемь стягов комарьих…» – Буде с приданым! Потчуйте званым – пить хочу! Потому – заутре бой на медные деньги… – Пей! Не мешай невестину обряду. Угрюмый, саженного роста питух, двуперстно крестясь, шагнул к стойке, глаза узенькие, злые, медвежьи. – Такому бы у скоморохов медведем быть! – Правильно! Скомороший медведь-овсянник, а этот был бы бурой! – Хто ён? – Кирилка-старовер! Ух, и не любит же он царя-государя!.. Слышал не раз – сказует Кирилка. – И Никон от царя, – заедино веру изломили! – кричали питухи. Аника налил подошедшему Кирилке ковш водки. Выпив, рыгая хмельным, старовер нагнулся к уху Таисия: – Атаман! – забубнил он, стараясь говорить тихо. – Тебе сказать хочу по-тонку. Значит, как ежели бой… Таисий, не отвечая Кирилке-староверу, встал, махнул рукой, останавливая глум скоморохов, крикнул на весь кабак: – Народ! Назавтре в то же время все здесь с топорами. Топоры под кафтанами… Кабак будет куплен – пить, гулять станем! Кирилка кивнул Таисию головой: – Скажу завтре! Стихло кругом, скоморох продолжал читать роспись приданого, она у его была записана на пергаменте из старой телятины, протертом до дыр. – «Еще за невестой идет четыре пуда каменного масла! Да в тех же дворах уделана конюшня без дверей, стен и кровли… В конюшне той три журавля стоялых да един конь шерстью гнед, а шерсти на нем нет!» – Вот так скотинка! – крикнули питухи. – Не мешать роспись слушать! – «Тот гнедой конь передом сечет, а зад волочет… К тому же приданому две кошки дойных! Восемь колод наделанных пчел – меду того не чел! Два ворона гончих, да с тех дворов еще сходитца на всякий год запасу – по сорок шестов собачьих хвостов! Киса штей да заход сухарей!» – К черту тя! Сухари из нужника! – «Малая поточка молочка да овин немолоченный киселя!» – Хлебай сам, когда обмолотишь! Фимка подошла, шепнула Таисию: – В ночь на Облепиху идти бойся, ночуй у меня, – старики грозились, они ведомые, злые хитрецы. – К тебе идем, женка! Скоморох не кончил читать: – «За невестой две шубы – едина соболья, другая сомовья, обе крыты сосновой корой – кора снимана в межень, задрав хвост в Филиппов пост! Три опашня сукна мимо зеленого… драна сукно по три напасти-локоть! Однорядка не тем цветом!» – Предели каким? – «Калита [230] вязовых лык – лыки драны в Брынском лесу в неведомом часу – на восходе в полночь. Крашенинные сапоги! Ежовая шапка!» – Носи сам к роже плотно! – «Четыреста зерен зеленого жемчугу!» – Сыщи, пожалуй! – «Ожерелье шейное с гвоздями в три молота стегано – серпуховского дела!» – Попади в Разбойной, дадут такое – дела московского! – «Из ямы – заяузским золотом шито – семь кокошников!» – Ведомо, какое золото валют в ямы за Яузой! – «Девять перстней железных, гожи кому и на руки, кованы… камни в них лалы из Неглинной бралы! Телогрея мимокамчатая, круживо берестяно… по ней триста брызг с Москвы-реки брызнуто! И всего приданого сойдетца на триста, пусто! На пятьсот – ни кола! Прочиталыцику чара вина, слушательщикам бадья помой – лик и ухи умой! А кто ся записи не слушал, тем по головне!» – Эй, атаман! Скоморохам по чарке вина! – Вину и калачам вы хозяева – пейте! – сказал Таисий. Он, поймав Сеньку под руку, пошел из кабака. В теплом сумраке за ними кто-то спешно шел, видимо догоняя. Приятели остановились, разглядев Сенькину невесту Фимку. – Ух, запыхалась! Ты ко мне обещал? – сказала она Таисию. – А жених твой с кем спать будет? |