Онлайн книга «Гулящие люди»
|
– Ты кабак купил… деньги есть и вдовой, от сестры Облепихи ведаю, а его зазови – шальная Улька глаза выдерет. – Я вдовой – правда! И деньги есть, только розно с приятелем покуда идти не след. Говорить надо, а у тебя есть ли тихое место? – Никого в избе – вся изба моя, забредут иные – не пущу. – Добро! Идем, брат, сговорим – уйдешь. Старики из кабака вышли. Серафим сказал: – Завтре безотменно в кабак Ульяну пошлем, Миколай! – Пошто, Серафимушко? – А надо ей узнать и нам сказать, што затевают разбойники. – Гиль, не иное што! – Но где и в какое время скопятца? Медный бунт заваривают, к тому народ поят водкой… нам же надо упредить объезжего! Знакомец наш, тот старый дворянин с Коломны. – Тот, што борода помялом? Мохната… – Тот… наши бабы в его дому на Коломне бывали – Ульяна про замысел их ему доведет… – Самим надо! Не бабьего ума дело, Серафим. – Того не можно! А ну, как не удастся взять сатану Таисия – тогда конец нам, Ульяне же добром сойдет… «довела, дескать – убоялась, што ее приголубника в бунт заводчиком потянут!». – Эх, Серафимушко! Переведет она Сеньке наш сговор и не пойдет… – Ты чуй! Сговорить ее надо – разжечь: «Таисий-де твоего Сеньку с Фимкой сводит…» – Оно, пожалуй, гоже такое? Тогда пойдет! – Уберем голову, а Сеньку убрать легко – глуп, доверчив, пойми! – И это ладно удумал ты, Серафим! В летнем теплом воздухе кривыми тропками пробрались на Фимкин двор. Сама хозяйка первой зашла на крыльцо, увитое хмелем, отворив дверь в сени, бойко скрылась в сумраке избы. Слышно было, как она у печи вздувала огонь лучины в углях жаратка. Сенька с Таисием ждали в сенях. Фимка крикнула: – Заходите. Осветив огнем лучины просторную лежанку с кирпичными ступенями, плотно приделанную к курной печи, Фимка полезла на ступени, откинула на лежанке створчатую дверь – за дверью начинались ступени вниз. – Ниже сгибайтесь – пролезете! – И первая полезла под избу, прибавила: – Кто последний, крышку накрой! Сенька влез последним. За скобы поднял створки, закрыл вход. В подызбище пахло печеным хлебом, овчинами, медом. Подземелье было невысокое, но обширное, над головой на толстых бревнах лежал настил пола избы. Войдя с огнем, Фимка на широком столе зажгла две свечи, лучину затоптала на земляном полу. Окон не было. Хозяйка пошла в глубь подземелья, открыла дверку, повеяло холодком летней ночи, запахом травы. Кровать Фимки близ стола, широкая, с пестрым лоскутным одеялом, с горой подушек в красных наволочках. Ножек у кровати нет. Кровать широкой рамой врыта в землю. Друзья присели у стола на скамью. Оба огляделись, заметили в глубине столб, подпиравший настил, на нем образ, зажженная лампадка мигала от ночного ветра, огонь свеч на столе тоже. – Женка! Прохладно, запри дверь, – сказал Таисий. – Припру! Сыщу когда… – Фимка за дверью чего-то искала. Дверь заперла, принесла на стол малый жбан пива, две деревянные точеные чашки и оловянную торель с пирогами. – Пейте, ешьте, а я подремлю. Она столкнула с ног кожаные уляди, завернув в красную юбку голые крепкие ноги, упала на кровать ничком, и видно было, что скоро уснула. Приятели выпили пива, заправили по рогу табаку и с бульканьем воды стали курить. Таисий из пазухи вытащил кожаную сумку, порылся в ней, звеня золотом монет, достал два письма и, передавая их, заговорил: – Тут, Семен, два, оба надо повесить. Едино с Лубянки, другое с Красной. Как письма устроить, не ведаю, только рано прибить до народу. Народ к тем письмам кинется, дьяки тоже – так спервоначалу шум зачнется. – Знаю человека – устроит. – Письма писаны нарядным [231] росчерком Максима Грека [232], титлой – ищи во гробех писца! – Ты бы, Таисий, берег золото, сгодится. – Серебра долго искать, да и пойматься можно! Завтра на кабаке люди будут с топорами, поить много не надо, – Анике втолковать тоже. С большого хмелю в бахвальстве меж собой, гляди, посекутся – дело уронят. Впрочем, то моя забота. Ты же завтра направляйся в Коломну, жди меня с народом. Спать будешь на мельнице, где переход за Коломенку. Мельница не мелет, пуста – туда Кирилка придет, и я вас с ним найду. Без моего зова к царю не подступайте. Царь на Коломне живет… – Ладно, завтра с утра направляюсь, только не весь народ придет к кабаку с топорами. Как ты призывал, я ходил по кабаку и слышал, говорили: «Топоры пошто брать? На бояр идем да к царю за правдой!» – Дураки! Ищут у каменного попа железной просфоры, – он им задаст правду, коли приступят с пустыми руками. Вот говорил я тебе, народу надобен царь справедливый – без царя этот народ жить не будет! Неучен, попами запуган: нет царя – пойдет искать, а бояре тут как тут, иного тирана подсунут, худчего. – А все же царей не должно быть! – В будущем – да, не теперь… – Теперь – убить одного, сядет другой – и другого так же… – Много ли таких, как Кирилка? Мало их или нет! Попы учат: царь – бог, а как на бога пойдешь? Народ суеверен. – Как убить, указал Кирилке ты? – Завтра на кабаке договорим как. – То ладно! Лишь бы не изменил. – Этот не изменит. – Дальше как будем вести дело? – С царем кончим… Лихие дома бояр разобьют и их побьют. Сидельцев из тюрем пустим, стрельцы есть сговорные, а там из дела видно будет. – Иду спать! Сенька встал, обнял Таисия, тот спросил, прощаясь: – Пистоли с собой есть? – Два – бери! Два дома про запас лежат. Таисий принял пистолеты. Сенька ушел. Улька много раз вылезала за тын Облепихина двора, приседала, вглядывалась в лесок, в кусты, слушала и снова шла к себе. Ее окликнул отец: – Уляша! – Чого тебе? – Иди-ко… мы с Серафимом слово молым… – Не до тебя, отец! – Все едино, кого ждешь – скоро не вернетца! – Пошто не вернетца? Улька вошла в избу, бабы спали, отец провел ее в прируб. В прирубе Серафим, атаман ватаги, сидел на своей чисто прибранной постели в плисовой черной однорядке. Борода старика расчесана, волосы приглажены на лысину и лысина, вымытая, с волосами, помазанными маслом, блестела, глаза тоже светились хитрой ласковостью. У черного образа горела лампадка, на полке резной над кроватью Серафима медный трехсвечник пылал тремя огарками толстых свечей. |