Онлайн книга «Мать»
|
- Не смей, говорю, бить меня, дьявол! Становой оглянулся - люди угрюмо и молча сдвигались в тесное, темное кольцо… - Никита! - громко позвал становой, оглядываясь. - Никита, эй! Из толпы выдвинулся коренастый, невысокий мужик в коротком полушубке. Он смотрел в землю, опустив большую лохматую голову. - Никита! - покручивая ус и не торопясь, сказал становой. - Дай ему в ухо, хорошенько! Мужик шагнул вперед, остановился против Рыбина, поднял голову. В упор, в лицо ему Рыбин бил тяжелыми, верными словами: - Вот, глядите, люди, как зверье душит вас вашей же рукой! Глядите, думайте! Мужик медленно поднял руку и лениво ударил его по голове. - Разве так, сукин ты сын?! - взвизгнул становой. - Эй, Никита! - негромко сказали из толпы. - Бога не забывай! - Бей, говорю! - крикнул становой, толкая мужика в шею. Мужик шагнул в сторону и угрюмо сказал, наклонив голову: - Не буду больше… - Что? Лицо станового дрогнуло, он затопал ногами и, ругаясь, бросился на Рыбина. Тупо хлястнул удар, Михаило покачнулся, взмахнул рукой, но вторым ударом становой опрокинул его на землю и, прыгая вокруг, с ревом начал бить ногами в грудь, бока, в голову Рыбина. Толпа враждебно загудела, закачалась, надвигаясь на станового, он заметил это, отскочил и выхватил шашку из ножен. - Вы так? Бунтовать? А-а?.. Вот оно что?.. Голос у него вздрогнул, взвизгнул и точно переломился, захрипел. Вместе с голосом он вдруг потерял свою силу, втянул голову в плечи, согнулся и, вращая во все стороны пустыми глазами, попятился, осторожно ощупывая ногами почву сзади себя. Отступая, он кричал хрипло и тревожно: - Хорошо! Берите его, я ухожу, - ну-ка? Знаете ли вы, сволочь проклятая, что он политический преступник, против царя идет, бунты заводит, знаете? А вы его защищать, а? Вы бунтовщики? Ага-а!.. Не шевелясь, не мигая глазами, без сил и мысли, мать стояла точно в тяжелом сне, раздавленная страхом и жалостью. В голове у нее, как шмели, жужжали обиженные, угрюмые и злые крики людей, дрожал голос станового, шуршали чьи-то шепоты… - Коли он провинился - суди!.. - Вы - помилуйте его, ваше благородие… - Что вы, в самом деле, без всякого закону?.. - Разве можно? Этак все начнут бить, тогда что будет?.. Люди разбились на две группы - одна, окружив станового, кричала и уговаривала его, другая, меньше числом, осталась вокруг избитого и глухо, угрюмо гудела. Несколько человек подняли его с земли, сотские снова хотели вязать руки ему. - Погодите вы, черти! - кричали им. Михаило отирал с лица и бороды грязь, кровь и молчал, оглядываясь. Взгляд его скользнул по лицу матери, - она, вздрогнув, потянулась к нему, невольно взмахнула рукою, - он отвернулся. Но через несколько минут его глаза снова остановились на лице ее. Ей показалось - он выпрямился, поднял голову, окровавленные щеки задрожали… «Узнал, - неужели узнал?..» И закивала ему головой, вздрагивая от тоскливой, жуткой радости. Но в следующий момент она увидела, что около него стоит голубоглазый мужик и тоже смотрит на нее. Его взгляд на минуту разбудил в ней сознание опасности… «Что же это я? Ведь и меня схватят!» Мужик что-то сказал Рыбину, тот тряхнул головой и вздрагивающим голосом, но четко и бодро заговорил: - Ничего! Не один я на земле, - всю правду не выловят они! Где я был, там обо мне память останется, - вот! Хоть и разорили они гнездо, нет там больше друзей-товарищей… «Это он для меня говорит!» - быстро сообразила мать. - Но будет день, вылетят на волю орлы, освободится народ! Какая-то женщина принесла ведро воды и стала, охая и причитая, обмывать лицо Рыбина. Ее тонкий, жалобный голос путался в словах Михаила и мешал матери понимать их. Подошла толпа мужиков со становым впереди, кто-то громко кричал; - Давай подводу под арестанта, эй! Чья очередь? Потом раздался новый, как бы обиженный голос станового: - Я тебя могу ударить, а ты меня нет, не можешь, не смеешь, болван! - Так! А ты кто - бог? - крикнул Рыбин. Нестройный и негромкий взрыв восклицаний заглушил голос его. - Не спорь, дядя! Тут - начальство!.. - Не сердись, ваше благородие! Не в себе человек… Ты молчи, чудак! - Вот сейчас в город тебя повезут… - Там закону больше! Крики толпы звучали умиротворяюще, просительно, они сливались в неясную суету, и все было в ней безнадежно, жалобно. Сотские повели Рыбина под руки на крыльцо волости, скрылись в двери. Мужики медленно расходились по площади, мать видела, что голубоглазый направляется к ней и исподлобья смотрит на нее. У нее задрожали ноги под коленками, унылое чувство засосало сердце, вызывая тошноту. «Не надо уходить! - подумала она. - Не надо!» И, крепко держась за перила, ждала. Становой, стоя на крыльце волости, говорил, размахивая руками, упрекающим, уже снова белым, бездушным голосом: - Дураки вы, сукины дети! Ничего не понимая, лезете в такое дело, - в государственное дело! Скоты! Благодарить меня должны, в ноги мне поклониться за доброту мою! Захочу я - все пойдете в каторгу… Десятка два мужиков стояли, сняв шапки, и слушали. Темнело, тучи опускались ниже. Голубоглазый подошел к крыльцу и сказал, вздохнув: - Вот какие дела у нас… - Да-а, - тихо отозвалась она. Он посмотрел на нее открытым взглядом и спросил: - Чем занимаетесь? - Кружева скупаю у баб, полотна тоже… Мужик медленно погладил бороду. Потом, глядя по направлению к волости, сказал скучно и негромко: - Этого у нас не найдется… Мать смотрела на него сверху вниз и ждала момента, когда удобнее уйти в комнату. Лицо у мужика было задумчивое, красивое, глаза грустные. Широкоплечий и высокий, он был одет в кафтан, сплошь покрытый заплатами, в чистую ситцевую рубаху, рыжие, деревенского сукна штаны и опорки, надетые на босую ногу. Мать почему-то облегченно вздохнула. И вдруг, подчиняясь чутью, опередившему неясную мысль, она неожиданно для себя спросила его: - А что, ночевать у тебя можно будет? Спросила, и все в ней туго натянулось - мускулы, кости. Она выпрямилась, глядя на мужика остановившимися глазами. В голове у нее быстро мелькали колючие мысли: «Погублю Николая Ивановича. Пашу не увижу - долго! Изобьют!» Глядя в землю и не торопясь, мужик ответил, запахивая кафтан на груди: |