Онлайн книга «Фома Гордеев»
|
— Вот, господа купечество! — звенел Маякин. — Прошу полюбоваться! Вот он каков! Купцы один за другим подвигались к Фоме, и на лицах их он видел гнев, любопытство, злорадное чувство удовольствия, боязнь... Кто-то из тех скромных людей, среди которых он сидел, шептал Фоме: — Так их!.. Валяйте их! Это зачтется... — Робустов! — кричал Фома. — Что смеешься? Чему рад? Быть и тебе на каторге... — Ссадить его на берег! — вдруг заорал Робустов, вскакивая на ноги. А Кононов кричал капитану: — Назад! В город! К губернатору... И кто-то внушительно, дрожащим от волнения голосом говорил: — Это подстроено... Это нарочно... Научили его... напоили для храбрости... — Нет, это бунт! — Вяжи его! Просто — вяжи его! Фома схватил бутылку из-под шампанского и взмахнул ею в воздухе. — Суньтесь-ка! Нет, уж, видно, придется вам послушать меня... Он снова с веселой яростью, обезумевший от радости при виде того, как корчились и метались эти люди под ударами его речей, начал выкрикивать имена и площадные ругательства, и снова негодующий шум стал тише. Люди, которых не знал Фома, смотрели на него с жадным любопытством, одобрительно, некоторые даже с радостным удивлением. Один из них, маленький седой старичок с розовыми щеками и мышиными глазками, вдруг обратился к обиженным Фомой купцам и сладким голосом пропел: — Это — от совести слова! Это — ничего! Надо претерпеть... Пророческое обличение... Ведь грешны! Ведь правду надо говорить, о-очень мы... На него зашипели, а Зубов даже толкнул его в плечо. Он поклонился и — исчез в толпе... — Зубов! — кричал Фома. — Сколько ты людей по миру пустил? Снится ли тебе Иван Петров Мякинников, что удавился из-за тебя? Правда ли, что каждую обедню ты из церковной кружки десять целковых крадешь? Зубов не ожидал нападения и замер на месте с поднятой кверху рукой. Но потом он завизжал тонким голосом, странно подскочив на месте: — А! Ты и меня? И— и меня? И вдруг, надувши щеки, он с яростью начал грозить кулаком Фоме, визгливым голосом возглашая: — Р-рече без-зумец в сердце своем — несть бог!.. К архиерею поеду! Фармазон! Каторга тебе! Суматоха на пароходе росла, и Фома при виде этих озлобленных, растерявшихся, обиженных им людей чувствовал себя сказочным богатырем, избивающим чудовищ. Они суетились, размахивали руками, говорили что-то друг другу — одни красные от гнева, другие бледные, все одинаково бессильные остановить поток его издевательств над ними. — Матросов! — кричал Резников, дергая Кононова за плечо. — Что ты, Илья? Пригласил нас на посмеяние? — Против одного щенка... — визжал Зубов. Около Якова Тарасовича Маякина собралась толпа и слушала его тихую речь, со злобой и утвердительно кивая головами. — Действуй, Яков! — громко говорил Робустов. — Мы все свидетели — валяй! И над общим гулом голосов раздавался громкий голос Фомы: — Вы не жизнь строили — вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами своими. Есть у вас совесть? Помните вы бога? Пятак — ваш бог! А совесть вы прогнали... Куда вы ее прогнали? Кровопийцы! Чужой силой живете... чужими руками работаете! Сколько народу кровью плакало от великих дел ваших? И в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим... Не в огне, а в грязи кипящей варить вас будут. Веками не избудете мучений... Фома залился громким хохотом и, схватившись за бока, закачался на ногах, высоко вскинув голову. В этот момент несколько человек быстро перемигнулись, сразу бросились на Фому и сдавили его своими телами. Началась возня... — По-опал! — произнес кто-то задыхающимся голосом. — А-а? Вы — так? — хрипло крикнул Фома. С полминуты целая куча черных тел возилась на одном месте, тяжело топая ногами, и из нее раздавались глухие возгласы: — Вали его наземь!.. — Руку держите... руку! О-ой... — За-а бороду? — Не бей! Не смей бить... — Готов!.. — Здоровый!.. Фому волоком оттащили к борту и, положив его к стенке капитанской каюты, отошли от него, оправляя костюмы, вытирая потные лица. Он, утомленный борьбой, обессиленный позором поражения, лежал молча, оборванный, выпачканный в чем-то, крепко связанный по рукам и ногам полотенцами. Теперь настала очередь издеваться над ним. Начал Зубов. Он подошел к нему, потолкал его ногою в бок и сладким голосом, весь вздрагивая от наслаждения мстить, спросил: — Что, пророк громоподобный, ась? Ну-ка, восчувствуй сладость плена вавилонского, xe-xe-xe! — Погоди... — хрипящим голосом сказал Фома, не глядя на него. — Погоди... отдохну... Языка вы мне не связали... — Но Фома уже понимал, что больше он ничего не может ни сделать, ни сказать. И не потому не может, что связали его, а потому, что сгорело в нем что-то и — темно, пусто стало в душе... К Зубову подошел Резников. Потом один за другим стали приближаться другие... Бобров, Кононов и еще несколько человек с Яковом Маякиным впереди ушли в рубку, негромко разговаривая о чем-то. Пароход на всех парах шел к городу. От сотрясения его корпуса на столах дрожали и звенели бутылки, и, этот дребезжащий жалобный звук был слышен Фоме яснее всего. Над ним стояла толпа людей и говорила ему злые и обидные вещи. Но лица этих людей Фома видел, как сквозь туман, и слова их не задевали его сердца. В нем, из глубины его души, росло какое-то большое горькое чувство; он следил за его ростом и хотя еще не понимал его, но уже ощущал что-то тоскливое, что-то — унизительное... — Ты подумай, — шарлатан ты! — что ты наделал с собой? — говорил Резников. — Какая теперь жизнь тебе возможна? Ведь теперь никто из нас плюнуть на тебя не захочет! «Что я сделал?» — старался понять Фома. Купечество стояло вокруг него сплошной темной массой... — Н-ну, — сказал Ящуров, — теперь. Фомка, твое дело кончено... — М-мы тебя... — тихо промычал Зубов. — Развяжите! — сказал Фома. — Ну, нет! Покорнейше благодарим! — Позовите крестного... Но Яков Маякин сам пришел в это время. Подошел, остановился над Фомой, пристально, суровыми глазами оглядел его вытянутую фигуру и — тяжело вздохнул. — Ну, Фома... — Велите развязать меня! — убитым голосом попросил Фома. — Опять буянить будешь? Нет уж, полежи так...— ответил ему крестный. |