Онлайн книга «Звезды под дождем»
|
Отец пришел, когда за окнами темнело. Открыл дверь своим ключом. Щелкнул в большой комнате выключателем. Громко спросил: — Ты дома? — Дома, — полушепотом отозвался Журка. — А чего сидишь, как мышь? — Уроки учу… — В темноте-то? В очкарики захотел? Журка молча включил настольную лампу и стал ждать, когда отец войдет. Но тот не вошел. Шумно завозился в прихожей, расшнуровывая ботинки и натягивая тапочки. Потом сказал: — У мамы опять был. К субботе точно выпишут. "Это хорошо", — подумал Журка. Но это никак не спасало от беды, и он промолчал. Не дождавшись ответа, отец спросил: — Из еды что имеется? — То, что днем. На кухне… Журка услышал, как отец загремел крышками кастрюль. Кажется, рассердился: — Холодное же все! Разогреть не мог? Журка поднялся. У него замерло в душе оттого, что близился неизбежный разговор. Холодно стало. Он дернул лопатками, коротко вздохнул и пошел к кухонной двери. Встал у косяка. Отец зажигал газ. — Я не успел разогреть, — отчетливо сказал Журка. — Ты что же, сам-то ничего не ел? — с хмурым удивлением спросил отец. Поставил на горелку сковородку и начал крошить на ней холодную вареную картошку. — Нет, — отозвался Журка. — Мне было некогда. Не оборачиваясь, отец спросил с добродушной насмешкой: — Чем же это ты был занят? Небось, оставили после уроков двойку исправлять? — Нет, — сказал Журка негромко, но с нажимом. — После уроков я был в том магазине… куда ты сдал книгу. Равномерный стук ножа о сковородку на секунду прервался, и только. Застучав опять, отец небрежно спросил: — В каком это магазине? Чего ты плетешь? Но Журка уловил и сбой в стуке ножа, и неуверенность в отцовском голосе. На миг он пожалел отца. Но эта жалость тоже не могла ничего изменить. Журка помолчал и сказал устало: — Не надо, папа. Там же фамилия записана в журнале… Отец оставил в сковородке нож и повернулся. Выпрямился. Посмотрел на Журку — видно, что с усилием, — но через секунду сказал совсем легко, с усмешкой: — Ну и что теперь? Журка отвел глаза и горько проговорил: — А я не знаю… Сам не понимаю, что теперь делать. И подумал: "Вот и весь разговор. А что толку?" Но разговор был не весь. Отец вдруг шагнул на Журку: — Ну-ка, пойдем! Пойдем-пойдем… Журка, вздрогнув, отступил, и они оказались в большой комнате. — Смотри! — Отец показал на стоячее зеркало. — Оно было в магазине последнее! Я вытряхнул на него все до копейки! Нечем было заплатить грузчикам! Эти ребята поверили в долг до вечера… Где я должен был взять деньги?.. У тебя этих книг сотня, я выбрал самую ненужную, там одни чертежи да цифры! Ты же в ней все равно ни черта не смыслишь! — Смыслю, — тихо отозвался Журка и не стал смотреть на зеркало. Вовсе там не одни цифры. И не в этом дело… — А в чем? В чем?! — закричал отец, и Журка понял, что этим криком он нарочно распаляет себя, чтобы заглушить свой стыд. Чтобы получилось, будто не он, а Журка во всем виноват. Чтобы самому поверить в это до конца. — Ты не знаешь… — проговорил Журка. — Эту книгу, может, сам Нахимов читал. Она в тысячу раз дороже всякого зеркала… Да не деньгами дороже! — Тебе дороже! А другим?! А матери?! Ей причесаться негде было! А мне?.. О себе только думать привык! Живем как в сарае, а ты как… как пес: лег на эти книги брюхом и рычишь! Журка опять подумал, что все-все книги отдал бы за то, чтобы сейчас они с папой вдвоем жарили картошку и болтали о чем-нибудь веселом и пустяковом. Он даже чуть не сказал об этом, но было бесполезно. Отец стоял какой-то встрепанный. Чужой. На широких побледневших скулах выступили черные точки. Это были крупинки пороха: в детстве у отца взорвалась самодельная ракета, и порошинки навсегда въелись в кожу… — Вбил себе в голову всякий бред! — продолжал отец. — Нахимов!.. Из-за одной заплесневелой книжонки поднял крик! — Это ты кричишь! — сказал Журка. — Сам продал, а теперь кричишь… Я ведь спрашивал, а ты сказал "не брал"! — Да! Потому что связываться не хотел! Потому что знаю, какой бы ты поднял визг! Тебе что! На все наплевать! Мать в больнице, денег ни гроша, а ты… Вырастили детку! Двенадцати годов нет, а уже такой собственник! Куркуль… — А ты вор, — сказал Журка. Он сразу ужаснулся. Никогда-никогда в жизни он ни маме, ни отцу не говорил ничего подобного. Просто в голову не могло прийти такое. И сейчас ему показалось, что эти слова что-то раскололи в его жизни. И в жизни отца… "Папочка, прости!" — хотел крикнуть он, только не смог выдавить ни словечка. А через несколько секунд страх ослабел, и вернулась обида. Словно Журка скользнул с одной волны и его подняла другая. Потому что никуда не денешься — был магазин, была та минута, когда он, Журка, убито смотрел на затоптанный пол с зеленым фантиком, а все смотрели на него… И все же он чувствовал, что сейчас опять случилось непоправимое. Опять ударила неслышная молния. Не мигая, Журка глядел на отца. А тот замер будто от заклинания. Только черные точки стали еще заметнее на побелевших скулах. И так было, кажется, долго. Вдруг отец сказал с яростным удивлением: — Ах ты… — И, взмахнув рукой, качнулся к Журке. Журка закрыл глаза. Но ничего не случилось. Журка опять посмотрел на отца. Тот стоял теперь прямой, со сжатыми губами и мерил сына медленным взглядом. У него были глаза с огромными — не черными, а какими-то красноватыми, похожими на темные вишни зрачками. Как ни странно, в этих зрачках мелькнула радость. И Журка чуткими, натянутыми почти до разрыва нервами тут же уловил причину этой радости. Отец теперь мог считать себя правым во всем! Подумаешь, какая-то книжка! Стоит ли о ней помнить, когда сын посмел сказать такое! Отец проглотил слюну, и по горлу у него прошелся тугой кадык. Ровным голосом отец произнес: — Докатились… Мой папаша меня за это удавил бы на месте… Ну ладно, ты не очень виноват, виновато домашнее воспитаньице. Это еще не поздно поправить. Он зачем-то сходил в коридор и щелкнул замком. Вернулся, задернул штору. Ослабевший и отчаявшийся Журка следил за ним, не двигаясь. Отец встал посреди комнаты, приподнял на животе свитер и деловито потянул из брючных петель пояс. Пояс тянулся медленно, он оказался очень длинным. Он был сплетен из разноцветных проводков. Красный проводок на самом конце лопнул и шевелился как живой. "Будто жало", — механически подумал Журка. И вдруг ахнул про себя: понял, что это, кажется, по правде. |