Книга Монстролог. Дневники смерти (сборник), страница 128 – Рик Янси

Выражение лица Чанлера внезапно изменилось. Глаза наполнились слезами, толстая нижняя губа задергалась, как у обиженного ребенка, и весь его вид из какого-то звериного стал душераздирающе страдальческим.

– «Вы не идите это делать, мистер Джон, – сказал он мне. – Вы не надо задирать юбки Знатной Даме. Вы не искать в этих лесах то, что ищет вас».

– И он был прав, верно, Джон? – спросил фон Хельрунг больше для Уортропа, чем для себя. Мой хозяин бросил на него испепеляющий взгляд.

– Он бросил меня! – прорыдал Чанлер. – Он знал – и бросил меня! – По его впалым щекам текли кровавые слезы. – Почему он меня бросил? Пеллинор, ты их видел – эти глаза, которые смотрят неотрывно. Рот, который кричит на сильном ветру. Мои ноги горят! О боже, я в огне!

– Оно позвало тебя по имени, – поощряющее пробормотал фон Хельрунг. – Ларуз оставил тебя пустыне, и пустыня тебя призвала.

Чанлер не ответил. После судорог отчаяния раны на его рту открылись, и на них блестела свежая кровь. Он пустым взглядом уставился в потолок, и я вспомнил слова Мюриэл: «Он здесь… и не здесь».

– Гудснут нешт. Холодно. Гебгунг грожпеч. Жжет. Медленнее. Ради Христа, медленнее. Свет золотой. Свет черный. Что мы отдали?

Из-под одеяла появилась его рука. Пальцы казались непомерно длинными, ногти были растрескавшиеся и заскорузлые. Он отчаянно потянулся к доктору, и тот обеими ладонями сжал его иссохшую руку. К моему великому изумлению, на глазах у моего хозяина блеснули слезы.

– Что мы дали? – требовательно вопрошал Чанлер. – Ветер говорит, что это ничего, не говорить ничего. В середине, в бьющемся сердце – яма. Желтый глаз не моргает. Золотой свет черный.

Доктор тер его ладонь, нашептывал его имя. Взволнованный этой грустной сценой, фон Хельрунг отвернулся. Он скрестил руки на толстой груди и молитвенно опустил голову.

– Ты должен забрать меня назад, – умолял сломленный человек. – Меснаветено – он знает. Меснаветено – он достанет меня из дерьма. – Он смотрел на доктора с неприкрытой враждебностью. – Это ты его остановил. Ты похитил меня у Меснаветено. Зачем? Что ты ему дал?

С этим повисшим в воздухе вопросом Джон Чанлер откинулся на кровати и вернулся в воспаленный сон о пустыне: этой серой земле, где ничто не может нас спасти от разверзшихся бездонных глубин.

Уортроп не забрал его обратно к Меснаветено; он забрал его на больничной карете в клинику Бельвю, оставив меня на попечение фон Хельрунга с указаниями – словно он оставлял на постой свою лошадь – накормить и хорошенько вымыть перед сном.

– Я приду за ним позже вечером, а если нет, то завтра утром.

– Я хочу остаться с вами, сэр, – запротестовал я.

– Об этом не может быть и речи.

– Тогда я буду ждать вас в гостинице.

– Я бы не хотел оставлять тебя одного, – с абсолютно невозмутимым видом сказал этот человек, который не раз на долгие часы – иногда даже на целые дни – оставлял меня одного.

Я поужинал разогретым чечевичным супом и холодной бараниной, сидя на кухне с дворецким фон Хельрунга Бартоломью Греем, столь же респектабельным, сколь и добрым, который обдуманно отвлек меня от мрачных мыслей, забросав сотней вопросов о моем доме в Новой Англии и рассказами о том, как его семья сумела выйти из рабства на глубоком Юге и перебраться в Нью-Йорк, этот «блистательный город на холме». Его сын, как он гордо проинформировал меня, был сейчас за границей и учился на доктора. За десертом из свежей клубники с заварным кремом появилась Лилли и довольно официальным тоном заявила, что я буду спать в соседней с ней комнате и что она надеется, что я не храплю, поскольку стены очень тонкие, а она спит очень чутко. Казалось, она все еще была обижена, что ее не пустили к Джону Чанлеру, тогда как я насладился аудиенцией у этого больного человека. Я подумал о подарке ее дяди и о блеске в ее глазах, который вызывало трупное содержимое этой книги. Я подозревал, что она была бы рада поменяться со мной местами и навестить Чанлера.

Вскоре после часа ночи меня настигла судьба, которая решила, что меня надо потревожить как раз в тот момент, когда я начну засыпать. Дверь в мою комнату открылась, обнаружив танцующий огонек свечи, а за ним – Лили в пеньюаре. Ее роскошные локоны, освобожденные от лент, каскадом ниспадали на спину.

Я натянул одеяло до самого подбородка. Я отдавал себе отчет в том, как я выгляжу, потому что на мне была одна из ночных рубашек фон Хельрунга, а он, пусть и со своим маленьким ростом, все равно был гораздо больше меня.

Мы с минуту смотрели друг на друга в мерцающем огоньке свечи, а потом она без всяких предисловий сказала:

– Он умрет.

– Может быть, нет, – ответил я.

– О, нет. Он умрет. Это чувствуется.

– Что чувствуется?

– Поэтому мистер Скала начеку. Дядя говорит, что мы должны быть наготове.

– Наготове для чего?

– Надо действовать быстро, очень быстро, и нельзя использовать что попало. Это должно быть серебро. Вот почему он носит этот нож. Он покрыт серебром.

– Что покрыто серебром?

– Нож! Миковский нож с выкидным лезвием и с перламутровой рукояткой! ^[21] Так что когда это случится… – Она сделала режущее движение над сердцем.

– Доктор этого не допустит.

– Это очень странно, Уилл, – то, как ты о нем говоришь. Доктор. Шепотом и со страхом – как будто ты говоришь о Боге.

– Я просто хотел сказать, что, если есть хоть какая-то возможность помочь, он не позволит ему умереть. – И я доверительно рассказал ей о самом поразительном во время сцены в комнате больного – о слезах в глазах монстролога. – Я никогда не видел, чтобы он плакал – никогда. Он бывал близок к этому, – мне вспомнились его слова «Я песчинка», – но только в связи с собой. Я думаю, он очень любит доктора Чанлера.

– Да? А я нет. Я думаю, что он его совсем не любит.

– Ну, а я думаю, что ты его совсем не знаешь. – Я начинал злиться.

– А я думаю, что ты совсем ничего не знаешь, – парировала она. Ее глаза восторженно загорелись. – Случайно упал в Дунай! Он сам прыгнул и чуть не утонул.

– Я это знаю, – сказал я. – А доктор Чанлер его спас.

– А ты знаешь, почему он прыгнул? И знаешь ли ты, что произошло после того, как он прыгнул?

– Он сильно болел, и вот тогда Мюриэл и Джон встретились у его постели, – сказал я с ноткой триумфа. Я ей покажу, кто ничего не знает!

– Это не все. Это почти ничего. Они были помолвлены и…

– Я и это знаю.

– Ладно. А почему тогда они не поженились?

– Доктор по своему характеру не приспособлен к семейной жизни, – сказал я, озвучив объяснение Уортропа.