Онлайн книга «Кафка на пляже»
|
– И все-таки знаешь, как больно? – вздохнул Хосино. На вокзале в Токусиме они сели на экспресс «Джей-Ар» [42] до Такамацу. За гостиницу расплачивался Хосино, он же купил билеты на поезд. Наката хотел заплатить за себя сам, но тот и слушать его не стал. – Давай я буду платить, потом рассчитаемся. Ну чего из-за денег базарить? – Хорошо. Наката плохо в деньгах разбирается. Делайте, пожалуйста, как хотите, Хосино-сан. – Знаешь, Наката-сан, после твоего шиацу мне правда намного лучше стало. Как бы мне тебя отблагодарить – хоть немного? Давно я так классно себя не чувствовал. Прямо заново родился. – Прекрасно. Только Наката ни про какую шиацу ничего не знает. А кости – это да, очень важно. – Ну, шиацу, мануальщики или как еще там их называют… Но у тебя точно талант. Хорошие бабки можешь заколачивать. Даю гарантию. С шоферами тебя познакомлю. Только на них озолотишься. – Наката увидел вашу спину, Хосино-сан, и понял: что-то не так. Наката как видит такое, сразу хочет поправить. Он на мебельной фабрике долго работал, может, еще и поэтому как только на глаза что-нибудь кривое попадется, так сразу хочется выпрямить. Такой у Накаты характер. Но кости он в первый раз выпрямлял. – Вот в этом-то, наверное, у тебя и талант, – с восхищением сказал парень. – А раньше Наката мог с кошками разговаривать. – Ото! – Но совсем недавно вдруг разучился. Это все из-за Джонни Уокера. – Понятное дело. – Вы же знаете, что у Накаты голова не в порядке. Когда сложно, он не понимает. А сейчас сложно, что ни говори. Рыба да пиявки, к примеру, с неба валятся. – Вот-вот. – Но спина у вас, Хосино-сан, лучше стала. Наката очень рад. У вас – хорошее настроение и у Накаты – хорошее. – Я тоже очень рад. – Замечательно. – Эй, а пиявки?… Ну, на стоянке в Фудзикава… – Да-да. Наката про пиявок помнит. – А ты случаем к ним отношения не имеешь? Наката чуть задумался, что с ним обычно бывало редко, и сказал: – Наката и сам не знает. Но у него был зонтик, он его раскрыл, а пиявки все падали и падали… – Угу. – Нет, что ни говори, а людей убивать – нехорошо, – заявил Наката и решительно кивнул. – Кто бы спорил. Конечно, нехорошо, – согласился Хосино. – Да, – резюмировал Наката и с той же решимостью мотнул головой. В Такамацу они сошли с поезда, заглянули в привокзальное кафе, где подавали удон, и пообедали. Из окна кафе были видны большие портовые краны, на которых сидело много чаек. Наката с наслаждением поедал лапшу. – Просто объедение. – Ну и слава богу, – сказал Хосино. – А здорово здесь, правда, Наката-сан? – Хорошо, Хосино-сан. – Место классное. Ну и что делать будем? – Наверное, будем искать камень от входа. – Камень от входа? – Да. – Ну… – протянул Хосино, – это долгая история… Наката взял в руки чашку с лапшой и выпил весь бульон до последней капли. – Да. История длинная. Но если слишком долго, Наката ничего не поймет. А если мы поедем туда, то скорее всего поймем. – Значит, если туда, то разберемся? – Совершенно верно. – А пока, выходит, не ясно? – Да. Пока не пойдем, Накате совсем ничего не понятно. – Ну ладно. Я, честно сказать, тоже долгих историй не люблю. Вот бы отыскать этот самый камушек от входа. – Совершенно верно. – И где же он? – Наката понятия не имеет. – Как говорят, ни ухом, ни рылом, – покачал головой парень. Глава 25
Я несколько раз засыпал и тут же просыпался. Хотелось не пропустить момент ее появления. Но как ни старался, все равно, как и в прошлую ночь, обнаружил, что она уже сидит на стуле. Светящиеся стрелки часов у изголовья отмеряли самое начало четвертого. Шторы, которые, перед тем как лечь, я точно задернул, неведомым образом оказались раздвинуты. Как и минувшей ночью. Не было только луны. Небо плотно затянули облака, а может, и дождь моросил. В комнате было куда темнее, чем накануне, ее освещал лишь пробившийся сквозь деревья тусклый свет далеких фонарей в саду. Глаза не сразу привыкли к такому освещению. Девушка сидела, поставив локти на стол и уперев в них подбородок, и смотрела на картину, висевшую на стене. Одета она была так же, как раньше. Рассмотреть в темноте ее лицо я не сумел, как ни напрягал зрение. Зато удивительно четко и глубоко вырисовывались контуры фигуры и лица, плававшие в прозрачном полумраке. Можно не сомневаться – передо мной сидела Саэки-сан. Не нынешняя, а та девочка, какой она была много лет назад. Казалось, она о чем-то глубоко задумалась. А может, это просто глубокий долгий сон? Нет, скорее она сама и есть этот глубокий долгий сон. Так или иначе, я затаил дыхание, чтобы не нарушить сложившегося равновесия. Замер, не шевелясь. Лишь изредка поглядывал на часы. Время шло своим ходом – неспешным, но размеренным и четким. Сердце вдруг заработало бешеными толчками. Я услышал отрывистый и сухой стук, будто кто-то выбивал дробь по входной двери. Звук этот с каким-то упорством и настойчивостью разрывал ночную тишину, в которой утопала комната. Он прежде всего напугал меня самого – да так, что я чуть не вскочил с постели. Черный силуэт девушки чуть шевельнулся во мраке. Она подняла голову и насторожилась – ей были слышны удары моего сердца. Слегка наклонив голову набок, как лесной зверек, весь обратившийся в слух перед незнакомым звуком, девушка повернулась к моей кровати. Однако было ясно: ее глаза меня не видят и в ее снах меня нет. Невидимая линия разделяла нас на два отдельно существующих мира. Лихорадочно заколотившееся сердце так же быстро утихомирилось. Восстановилось и дыхание. Я успокоился. Девушка перестала прислушиваться, и снова перевела взгляд на «Кафку на пляже». В той же позе – локти на столе подпирают подбородок – она, видимо, вернулась мыслями в летний день на картине, в котором жил мальчик. Она просидела в комнате еще минут двадцать, а потом исчезла – как и прошлой ночью, встала со стула, босиком бесшумно направилась к двери и, не открывая ее, растворилась. Не двигаясь, я полежал еще немного, потом слез с кровати и, не включая свет, опустился в темноте на стул, где только что сидела она. Положил руки на стол, погрузился в ощущения, которые она оставила после себя: я черпал в них биение девичьего сердца, наполняя им свою душу. Глаз я не открывал. |