Онлайн книга «Отцовский штурвал»
Пришла Черниха. Она молча, каждого в отдельности, осмотрела нас, будто сосчитала, все ли на месте. Не спеша разделась, достала из кармана моток шерсти со спицами, подошла к брату: – А ну давай примерим. Костя высунул из-под одеяла ногу, она натянула носок. – Пожалуй, в аккурат будут. Торопилась, думала, не успею. Второй осталось немного довязать. Я ушел на кухню, поставил чайник, подбросил в печь дров. Дрова были сырые, взялись неохотно. – Ты садись, присматривайся, – говорила Черниха Тане. – Замуж выйдешь, пригодится. – Рано еще, бабушка, – засмеялась Таня. – Сколько тебе? – Осенью девятнадцать исполнилось. – Самый раз. Мне шестнадцати еще не было, когда сосватали. – Так то раньше было! – А сейчас что, по-другому? Ты уже при специальности, парень он не баловный. И родители хорошие были, царство им небесное. Ребятишек, я вижу, ты любишь… Я ждал, что ответит Таня. Но она промолчала. Дрова наконец разгорелись, от печки потянуло теплом. «Конечно, она может устроить себе жизнь как ей хочется, – размышлял я. – Молодая, красивая, а здесь сразу же трое ребятишек. А если еще свой появится? Нет-нет, все правильно». На другой день мы уезжали. С утра я сходил к Альке, он сказал, что все будет в порядке, и не подвел, приехал, как и договорились, в два часа. Глухо затарахтел мотор, хрустнул под колесами снег. Я увидел в окно маленький автобус, на нем после войны ездил мой отец. Вокруг автобуса собрались соседи, пришла Фрося, бабка Черниха, прибежал с работы Ефим Михайлович. Рядом, путаясь под ногами, крутился Борька. Должна была прийти Таня, но ее почему-то не было. Мы присели на дорогу. Я еще раз обежал взглядом комнату, пытаясь сохранить в памяти все: и осевшую печь, и покосившуюся заборку, и серые, сотканные еще матерью из старых тряпок половики, и неожиданно понял, что уже никогда не смогу приехать сюда, как приезжал раньше, – все будет не так. Едва захлопнется за нами дверь, тотчас же оборвется, умрет нечто такое, что, пока мы еще в доме, незримо живет и связывает нас. Ефим Михайлович унес чемоданы в автобус. Я еще раз оглянулся на свой дом. Он присмирел, сиротливо смотрел на дорогу белыми окнами, и у меня возникло ощущение, что уезжаем ненадолго. Пройдет немного времени, мы вернемся сюда, и с нами будут мать с отцом, и снова будем все вместе… Костя задержался в ограде возле собаки. Полкан лаял, рвался с цепи, на которую его посадила Фрося. Костя совал собаке кусок хлеба, но Полкан даже не смотрел на него, он повизгивал, хватал зубами за пальто, лизал руки. – Костя, – крикнул я, – поехали, а то на поезд опоздаем! Костя нагнулся, ткнулся губами в собачий нос и со слезами бросился к автобусу. Я отвернулся – скорее бы уехать, не видеть всего этого. Утром брат долго уговаривал меня взять собаку с собой. Я не взял, а сейчас что-то дрогнуло во мне: все уехали, а он остается. Едва захлопнулась дверка, как Полкан заметался по двору, потом сел и протяжно завыл – всем своим собачьим сердцем он понял, что навсегда теряет нас. Последнее, что я увидел, – Фрося дала подзатыльник Борьке, а бабка Черниха перекрестила автобус… Таня отпросилась с работы у Павла Григорьевича, прибежала на вокзал. Вера бросилась к ней, повисла на шее. Костя потоптался, засопел и остался рядом со мной. – Я была у вас, тетка сказала, что уехали, – дрогнувшим голосом произнесла Таня. – Думала, не успею. Она подошла ко мне вплотную. – Степа, почему ты не хочешь оставить их со мной? К чему это упрямство? Там все будет новое: школа, учителя. – Она умоляюще смотрела на меня, в глазах стояли слезы. «Ты еще сама ребенок, – подумал я. – Не знаешь, куда суешь голову». – Думаешь, я не справлюсь? Молодая? Не знаю, что такое жизнь? Помнишь, я уезжала в Измаил? Боже мой! Я была на седьмом небе – нашелся отец! У нас вообще, если у кого-нибудь находились родные или забирали чужие люди на усыновление, – целое событие. Отсюда уезжала, с этой станции. Думала, навсегда. Поначалу мне там понравилось, встретили неплохо. Кругом сады, море рядом. А потом неладное замечать стала. Мой отец живет только для себя. Чуть что поспеет в саду, он сразу же на базар, в Одессу. И меня стал приучать торговать. Как стыдно было, знал бы ты! А тут Павел Григорьевич письмо написал, спрашивает, как я живу. Что ему ответить – торгую, мол. Вспомнила, как бывало у нас летом, в детдоме, комбинат организовывали. Цех плотников, маляров, портных. Сами ремонтируем, шьем, красим. Все для детдома. И тебя вспомнила, как в баскетбол играли. – Родители разные бывают, я бы от своих никогда не уехал, – замешкавшись, сказал я. И тут же понял, что спорол глупость. – Конечно, разные, – потускнев, согласилась она. – Только в детдоме мы не были чужими. Она отвернулась от меня, расцеловала ребятишек и, не оглядываясь, пошла на автобусную остановку. * * * Хозяйка жила в двухэтажном деревянном доме. Она часто рассказывала, что раньше он принадлежал купцу Сутырину, и в подтверждение своих слов показывала на дверь. Там еще болталась круглая полусгнившая жестянка, на ней замысловатый вензель и фамилия хозяина. Рядом несколько одноэтажных домов. Со всех сторон, точно бульдозеры, надвигались высокие крупнопанельные дома. Пока я летал на Севере, деревянный остров уменьшился, отступил к окраине, и на его месте строился детский комбинат. От железнодорожного вокзала мы доехали на такси. Шофер остановился, не доезжая до дома. – Улица перекрыта траншеей. Канализацию ведут. Дальше не проедешь, – сказал он, поворачиваясь ко мне. – Подождите немного, мне тут нужно с хозяйкой договориться. Навряд ли она отнесется спокойно к тому, что я привез с собой ребятишек, обязательно ругаться будет. Таксист достал сигарету, помял ее в пальцах: – Давай побыстрее, мне в гараж надо. Через дыру в заборе я пролез во двор, прошел мимо кладовок, увешанных круглыми пудовыми замками, и неожиданно увидел хозяйку: она возвращалась из магазина, в руках у нее была сумка с булками. Увидев меня, она остановилась. – Явился наконец, не запылился, – задыхаясь, проговорила она. – Кто же так делает, мил человек? Я уж на розыск подавать хотела. Предупреждать надо, а то как в воду канул, ни слуху ни духу. – Так вас дома не было, Зинаида Мироновна, – как можно приветливее проговорил я. – Мог бы по телефону позвонить, на что он у меня стоит? Месяц назад, перед вылетом в Жиганск, я на несколько минут заскочил домой, взял сменное белье, рассчитывая вернуться через несколько дней, а приехал почти через месяц. О телефоне я забыл, как-то даже не пришло на ум. Хозяйка поправила платок, вытерла ноги о тряпку, зашла в дом. Передо мной захлопнулась дверь, несколько раз брякнула фамильная жестянка. |