Онлайн книга «Адмирал Ушаков»
|
Ушаков готов был презирать себя за это. Шла первая неделя сентября. Стояли редкие в Петербурге ясные осенние дни – последние перед слякотью и ненастьем. Бабье лето. И вдруг в один из таких дней бабьего лета к «Счастью» подвалила дворцовая шлюпка. Она доставила на яхту поваров и провизию, золотую посуду и свежие цветы из оранжереи: императрица собиралась завтра утром на прогулку по заливу. На следующий день уже со второй ночной вахты все были в парадной форме, начеку. Ушаков ходил, придирчиво осматривая каждый уголок. Но отдежурила вторая, заступила третья вахта, а императрица еще не изволила пожаловать. Только когда пробило шесть склянок, показался императорский катер со штандартом. Федор Федорович с интересом и некоторым волнением ожидал императрицу – он ни разу не видал близко Екатерину II. Чуть замелькали пышные дамские платья, шляпки, разноцветные зонтики, его уже заранее бросило в пот. Ушаков готов был лучше выдержать на яхте любой шторм, чем быть на ней в таком изысканном придворном обществе. Спустили парадный, из красного дерева, трап. Императрица легко поднялась на яхту. Ее поддерживал под руку какой-то важный сановник с Андреевской звездой на голубом шелковом кафтане. Ушаков, сняв шляпу, склонился в поклоне. Волна духов обдала его. Прошуршали шелка – и все удалилось. Начиналось свое, любимое, привычное, настоящее дело: сниматься с якоря, ставить паруса. Федор Федорович получил приказ идти к Петергофу. Яхта, распустив паруса, летела как легкокрылая, белая птица. Петербург убегал назад. Впереди все шире и шире расстилался залив. В плавании день промелькнул быстро. Ушаков не уходил с юта. Снизу, из императрицыных кают, доносились французский говор и смех. Бегали, суетились камер-лакеи. Пробегали камер-пажи в роскошных светло-зеленых бархатных мундирах, расшитых золотом. Чей-то сердитый голос бурчал: – Сказано, на двенадцать кувертов, бери двенадцать! А фужеры где? Явно готовились к обеду. Ушаков боялся: а вдруг оттуда явится один из этих щеголеватых пажей и скажет: «Ее императорское величество приглашает ваше высокоблагородие к столу!» От одной этой мысли становилось не по себе. Но, к счастью, о капитане яхты не вспомнили, и Ушаков с большим аппетитом и безо всякого волнения, на скорую руку, пообедал у себя в тесной каюте. А потом вернулся на шканцы. Настал тихий вечер. Солнце заходило, с точки зрения сухопутных гостей, прекрасно. Ничто не предвещало на завтра большого ветра. Императрица и ее гости любовались закатом, даже вышли наверх. На ночь было приказано бросить якорь в виду Петергофа. На яхте зажгли фонари. В царицыных покоях – свечи. Близилась полночь, а лакеи всё еще бегали с кофеем. Ушаков потихоньку пошел к себе в каюту выпить чайку. Вестовой зажег свечу и принес чаю. Федор Федорович снял мундир, напился чаю и сидел, прислонившись к переборке. И незаметно уснул. Проснулся он от тишины: кругом все спало. Яхта чуть покачивалась. Через переборку доносился из кубрика храп матросов. Свеча догорела и готовилась потухнуть. Ушаков вынул часы: было ровно три часа пополуночи. Он прислушался – сейчас должны пробить шесть склянок. Но прошло минуты две, а колокола не слыхать. Что это они, уснули там? Он быстро надел мундир и шляпу и поднялся наверх. Матрос у склянок топал на месте, зевая и, видимо, не собираясь бить. – Какая склянка? – спросил, подходя, Ушаков. – Шестая, ваше высокоблагородие. – Почему не бьешь? – Не велено. – Кто не велел? – ничего не понимая, возмутился Ушаков. – Приходил этот, как его… Захар Кистинтинич… – Что такое? Какой еще тут Захар Константиныч? – окончательно вспылил Федор Федорович. – Зотов. Камардин царицы. Не велел бить! – Морской устав важнее всех твоих Захаров! – прервал его Ушаков. – Бей, как положено! Матрос послушно ударил шесть раз в колокол. – Бить и впредь! Чтобы все было по уставу, – приказал Ушаков и быстро пошел к шканцам узнать у вахтенного лейтенанта все подробности этой ерунды. Он подходил к шканцам, когда из императрицыной рубки вышла какая-то женская фигура в белом. Ушаков с удивлением и ужасом узнал в ней императрицу. – Господин капитан, что случилось? – с тревогой спросила Екатерина. – На яхте все обстоит благополучно, ваше императорское величество, – почтительно ответил Ушаков, снимая шляпу. – А почему звонил колокол? Это пожар? – Никак нет. Это бьют склянки. – Какие склянки? Кто бьет? – Ваше величество, песочные часы называются по-морскому – склянки. Пройдет полчаса, мы перевернем склянку и бьем в колокол. – А-а, понимаю. Склянки – это Sanduhr [22]. Я не знала, проснулась, – говорила улыбаясь императрица. – Раньше, кажется, их не били… – Их бьют всегда, ваше величество. Так положено по уставу императором Петром, – объяснял Ушаков, а у самого мелькнуло в голове: «Попал в историю, черт возьми эти склянки!» – О, устав – большое дело. Его надо исполнять! – все так же улыбаясь, говорила императрица. – Продолжайте, пожалуйста, бить эти… склянки. Теперь я буду спать спокойно. Я накрою голову подушкой… Продолжайте, господин капитан! И она ушла так же бесшумно, как и появилась. Ушаков выждал, пока затихли шаги императрицы, и тогда накинулся на вахтенного лейтенанта Сорокина: – Почему не доложили о том, что приходил камердинер царицы? – Когда императрица ночует на яхте, никогда склянок не бьют. Это все у нас знают. Я думал, вас давно предупредили… Склянки продолжали бить в эту ночь аккуратно каждые полчаса. Наутро вся команда уже знала о ночном происшествии. Все смотрели на Ушакова как на обреченного. А он был обычен: внешне спокоен и суров. Как приказали с вечера, яхта «Счастье» к полудню благополучно прибыла к своей якорной стоянке на Неве. Когда императрица шла к трапу, она взглянула на капитан-лейтенанта Ушакова, склонившегося в поклоне, и ласково сказала: – Спасибо, господин капитан, за удовольствие! Это происшествие внесло оживление в монотонную жизнь яхты. О нем говорили все. Мнения офицеров разделились: старший помощник жалел Федора Федоровича и винил во всем вахтенного лейтенанта Сорокина. |