Онлайн книга «Адмирал Ушаков»
|
– А ты почем знаешь, как на медведя? – Хаживал однажды, оттого и знаю. – Ты? Когда же это успел? – А еще как жил дома. – Сколько же тебе годов-то было? – не переставал удивляться Нерон. – Шестнадцать. – Поди, прижал какого захудалого муравьятника? – Нет, не муравьятника, а самого настоящего стервятника. След такой, что еле лаптем закроешь! Ну, ложись, Павлуша! Довольно лясы точить, – обратился Ушаков к Пустошкину. – Феденька, расскажи, как ходил на медведя! – попросил Нерон. – Не буду. Поздно уже. Да и ничего интересного нет! – ответил Ушаков и закрыл глаза. – Федя, да расскажи! – не отставал Веленбаков. Ушаков молчал. – Экий ты, прости господи, упрямец. Чистый каприкорнус, козерог небесный! – махнул рукой раздосадованный несговорчивостью товарища Веленбаков. Гаврюша Голенкин улыбаясь смотрел на них. – Не проси, – вмешался Пустошкин. – Разве не знаешь – сказал нет, стало быть, не расскажет. – А вам он рассказывал? – Рассказывал. – Так расскажи хоть ты! Паша не заставил себя просить. Он не спеша раздевался и рассказывал: – У них, в Тамбовской, медведей много. Однажды летом повадился миша на гречиху – всю полосу вытоптал. Осенью бабы за груздями ходили, он баб напугал. А потом уже зимой вот как случилось. Пошел их человек в лес за дровами. Выбрал толстую сосну, ударил раз, слышит, что-то под хворостом зашевелилось, запыхтело. У мужика и волосы дыбом: не леший ли? – Да, да, испугался! – вставил Нерон. – Послушал, послушал – стукнул снова. Ничего. Стукнул смелее, в третий раз. А тут сам Михайло Иваныч, словно протопоп в шубе, лезет… – Ого-го! – заржал Нерон. – Вот нарубил дров! И что ж, ноги-то унес мужик? – Успел. А медведь снова залез в берлогу: накануне снег выпал, замело кругом. Тогда Федя со своим деревенским старостой вдвоем и отправился. И на рогатину его, добра молодца, и поддел. – Как же это – на рогатину? Куда же ею колоть? В живот, что ли? – В живот! – не выдержал, расхохотался Ушаков. – Посмотрел бы я, что от тебя осталось бы, кабы ты ударил медведя ратовищем [8] в живот! – А куда же бить? – Известно куда: под левую лопатку! – оживился Ушаков. – И что же медведь делает? – Лезет вперед, на охотника. Топает вокруг него, старается достать, а охотник только держит рогатину, чтобы она упиралась в землю. Медведь кровью и изойдет. – Но ведь он близко ж от тебя? – Не очень далеко. – Это ж страшно? – А я про что и говорил!.. – Да-а! – задумчиво протянул Веленбаков. – На такое не всякий решится… – Ну, Павлуша, гаси свечу! Уходи, Нерон: спать пора! – прикрикнул Ушаков, поворачиваясь к стене. Пустошкин дунул на свечу. По комнате разлились белесоватые сумерки петербургской ночи. – Что и говорить, храбер ты у нас, Федя! Одно слово – ухо режь, кровь не капнет! – поднялся Веленбаков. – Храбер-храбер, а тараканов боится! – рассмеялся Голенкин. – Однажды как-то заполз к нам таракан, так Федя на стол чуть не влез! – Э, не так было! – возмутился Ушаков. – Это ничего! Говорят, Петр Великий тоже тараканов не переносил, а какой храбрец был! И главное – отменный моряк! Ну, спите: уже, наверное, четыре склянки пробило! – сказал, уходя, Веленбаков. IV
После экзаменов возвращались из Адмиралтейств-коллегии гурьбой. Возбуждение еще не улеглось, говорили все вместе: – Мне повезло – спросили то, что я хорошо знаю, – об исправлении румбов. – А у меня – «Может ли корабль держаться в линии баталии, если повреждена фок-мачта?» – Ясно, не может! Ведь поворотить-то нельзя! – Я так и ответил. – А как этот черт кривой, Кривцов, гонял по морской практике! – вспомнил кто-то. – «Что делать, ежели вдали от порта потерялись все мачты?» – Это разве вопросы? Вот Феде Ушакову задали – тут, брат, задумаешься! – Федюша, что спросили? – обратились товарищи к Ушакову, который, по обыкновению, шел молча. – Да ничего особенного, – ответил Ушаков. – «Когда звезда Сириус восходит и заходит в одно время с солнцем на петербургском горизонте и в какой широте восходит вместе со звездою Капеллою?» – Вот это вопросец! – Феде такой и надо: он у нас крепкий! – хлопнул его по плечу Нерон Веленбаков. Ушаков только улыбнулся. – Братцы, а как Нерону-то нашему нонче досталось, – рассмеялся Голенкин. – У него, бедного, даже парик на ухо съехал. – А что? – Определить широту места. – Что же в этом трудного? – Да ведь находить-то ее надо по меридиональной высоте солнца, измерять квадрантом, а он – ни в зуб! – Как же ты, Нероша, втянулся в гавань? – Он не сробел. Я, говорит, в шести кампаниях на море служил. Тем только и спасся. – Веленбаков – молодец: находчив. Расскажи, Нерон, как ты приставал на шлюпке к кораблю «Тверь», – напомнил Пустошкин. – Да-а, было дело! – самодовольно улыбаясь, почесал затылок Нерон. – А что? Расскажи, Нерон! – тормошили его со всех сторон. – Собственно, не о чем рассказывать. Я пошел в первое плавание. Конечно, ничего еще не знал. В Архангельске отправляет меня капитан-лейтенант на шлюпке и говорит: «Подойди, говорит, к „Твери“, вахтенный передаст тебе пакет». А где она, эта «Тверь», черт знает. На рейде судов – пропасть. Я гляжу как баран на новые ворота. Капитан-лейтенант смекнул, что я не найду, и решил растолковать: «Да вот тот корабль, у которого спущенные бом-брам-стеньги». А я и этого – ни в зуб… – Ах ты Нерон! – И что же дальше? – Отвалил я и спокойно говорю гребцам: «Давай, ребята, к тому кораблю, что со спущенными бом-брам-стеньгами!» Думаю: они-то уж наверняка знают! И не ошибся… В каждом деле главное – не робеть! – А как сегодня Курганов показывает тебе карты и спрашивает: «Которая дередюксион?» А ты ему тянешь меркаторскую! – засмеялся Голенкин. – Ну и что ж? Курганов мне: «Это не та!» А я: «Простите, мол, Николай Гаврилович, ошибся: действительно не та». Только и всего! – И сколько же он тебе поставил? Поди, «необстоятельно»? |