Онлайн книга «Атака мертвецов»
|
На какой-то миг командир отряда Асай Сейдзиро растерялся: как искать цели в этой чернильнице? Но противник сам оказал любезность. На броненосце «Ретвизан» и крейсере «Паллада» включили мощные боевые прожекторы, будто приглашая: сюда, вот они мы. Так беспечная жертва ночного убийцы освещает лицо фонарём, и удар стилетом становится неотразимым… – Ближе, – приказал Сейдзиро, – как можно ближе, чтобы наверняка. Мину пустили в упор – с одного кабельтова. Промахнуться со ста восьмидесяти метров по стодвадцатиметровому корпусу было невозможно. В 23.33 вахтенный офицер «Ретвизана» разглядел пороховую вспышку минного аппарата, тут же луч прожектора зацепил хищное тело миноносца. – Противник по левому борту! Загрохотали орудия: поздно – торпеда разорвала ночную тьму огненной хризантемой, ударив в нос; броненосец вздрогнул, начал крениться на левый борт. Погас прожектор, и комендоры палили во все стороны, наугад, не видя целей… «Цесаревич» получил торпеду в корму и остался без рулевого управления; пылала «Паллада», поражённая под мидель, матросы тушили шахту элеватора, батарею, офицерские каюты и падали, задыхаясь от едкого дыма, на затоптанную палубу. Дежурный по крепости телефонировал в морской штаб: – Что там у вас за шум, полуночники? – А, ночные учения, – беспечно отвечали моряки, – практические стрельбы. За себя переживайте. Ночь грохотала, сверкала вспышками, металась растерянными электрическими лучами. Давно ушли японские миноносцы, зачехлив минные аппараты, словно спрятав самурайские мечи в лакированных ножнах; а русская эскадра продолжала палить, принимая за цели бугристые спины волн чужого моря. Свистели боцманские дудки, метались вестовые; вахтенные офицеры мучительно всматривались во тьму; и бился ветер в стекло рубки… …Я проснулся внезапно, сел на постели. По потолку спальни метались тени, словно длинные хищные пальцы, заканчивающиеся стилетами ночных убийц: качался фонарь, подсвечивая голые ветви тополя во дворе. Ветер бился в стекло, выл испуганно, будто силился что-то сказать, предупредить о чём-то – но не мог выговорить слово. – У-у-у. Во-о-у. Я понял. Это было слово «война». * * * 27 января 1904 г., порт Чемульпо, Корея – Итак, «Кореец» вернулся, атакованный японскими миноносцами. Блокада Чемульпо полная. Превосходство японской эскадры подавляющее: шесть крейсеров и отряд миноносцев. Не хотелось бы предаваться отчаянию, но исход сражения… Командир «Варяга» споткнулся, замолчал. Продолжил не сразу: – По старой флотской традиции, господа, первое слово – самому младшему по званию и годам службы. Алексей Михайлович, прошу вас. Мичман вскочил, волнуясь. Огладил тужурку. Прочистил горло. – Господа, я подумал… Командир подождал. Улыбнулся ободряюще: – Ну что же вы, граф? Продолжайте. Подумать иногда даже штафиркам не возбраняется, а уж вам и сам бог велел. – Всеволод Фёдорович, надобно принимать бой. Я полагаю, необходимо идти на прорыв, пытаться уйти в Порт-Артур. А если суждено погибнуть, так не спустив флага. Сел, краснея. Офицеры поднимались один за другим, говорили о том же. Командир помолчал. Перекрестился. – Ну что же, так тому и быть. Офицеров по механической части прошу сделать всё возможное, чтобы обеспечить полный ход хотя бы в девятнадцать узлов. Поговорите с кочегарами, с машинной командой. От всех господ офицеров и экипажа жду, что исполните свой долг до конца. Выход назначаю в одиннадцать часов. С богом. В ушах ещё гремели оркестры английского и французского стационеров, провожавшие крейсер на безнадёжную схватку. Море было спокойным и безмятежным; ластилось к «Варягу», поглаживая борта зелёными лапами. Фок-мачта царапала синеву, словно пытаясь оставить последний автограф. Мичман Нирод приник к визиру. Нащупал хищный силуэт японского флагмана. Прокричал: – Дистанция сорок пять кабельтовых! Это было в 11 часов 45 минут. В 11.48 в верхний мостик угодил восьмидюймовый снаряд с «Асамы». После боя моряки обнаружили оторванную руку мичмана, сжимающую стеклянный осколок – видимо, от оптической трубы. Всё, что осталось от дальномерного офицера. * * * 27 января 1904 г., Санкт-Петербург После молебна во славу русского воинства классный наставник сказал: – Занятий сегодня не будет, господа. День-то какой, а? День гнева и народного единения во имя гордости российской! Понизил голос, подмигнул доверительно: – Учащимся гимназий запрещено участвовать в уличных манифестациях, но ныне – случай особый. От имени администрации заявляю: сегодня – можно. Не наказание ждёт вас, но одобрение. Невский проспект был забит, уличное движение остановлено. Над толпой мелькали государственные флаги, рукописные плакаты; городовые отдавали честь нам, «сизарям»-гимназистам, студентам, прочей публике. Какой-то господин, сняв шапку, затянул «Боже царя храни!» – и его не встретили насмешками – наоборот, поддержали. На мосту через Мойку подхватили армейского поручика, принялись качать: – Слава русским офицерам! – Покажите азиатским варварам, что такое Русь великая, Русь святая! – Урра! Офицер взлетал в воздух, одной рукой вцепившись в фуражку, другой придерживая болтающиеся ножны. И растерянно косился на низкие перила моста: не перелететь бы на лёд. Стайка разрумянившихся курсисток выискивала в толпе кадетов, юнкеров, офицеров – и дарила им вручную раскрашенные бумажные цветы. Самая бойкая, светловолосая и сероглазая, награждала ещё и поцелуем в щёку. Я загляделся на блондинку. Она сияла, словно маленькое солнце посреди сумрачной питерской зимы; улыбка её обнажала влажные ровные зубы, а лёгкие локоны выбивались из-под меховой шапочки в прелестном беспорядке. Красавица заметила мой восхищённый взгляд. Подмигнула: – Не смущайтесь, господин гимназист. Поступайте в вольноопределяющиеся, и тогда, может быть, я поцелую и вас. Я молчал, растерянный. – Вы так мило краснеете, ха-ха-ха! – рассмеялась незнакомка. – Олюшка! Оля Корф, ну что же ты застряла, побежали дальше, – позвали подружки. И она исчезла, оставив меня с бьющимся напрасно сердцем. Пьяненький купчик поймал мальчишку-газетчика, сунул ему смятую ассигнацию, схватил пачку «Ведомостей» с царским манифестом и принялся расшвыривать: газетные листы испуганными голубями порхали над студенческими и гимназическими фуражками, над картузами рабочих и женскими шапочками; их ловили мозолистые лапищи мастеровых и нежные пальцы в тонких перчатках. |