Онлайн книга «Атака мертвецов»
|
– Что?! Вон! Вон отсюда. Кругом предательство. Надо было перестрелять всех офицеров, всех до одного, ещё в феврале… Он орал ещё что-то, брызжа слюной, – но я уже шагал прочь, бледный от злости. Уже скрываясь за поворотом, услышал вслед: – У вас есть револьвер, Ярилов? Застрелитесь! «Вот уж дудки», – подумал я. Больше мыслей у меня не было: пустота. Выбрался из Зимнего; юнкера исчезли. Пошёл по набережной: у катера стояла кучка солдат с красными бантами и вразнобой орала на мичмана: – Почему тут? – Есть мандат от Смольного? – Шпионишь, гад, высматриваешь! Раздался треск: из переулка выбрался броневик. Остановился и принялся принюхиваться пулемётными стволами. – В чём дело, господа? – поинтересовался я. – А-а-а! – завизжал низенький солдат. – Золотопогонник! Дайте, братцы, я его штыком пырну. Я отступил на шаг и положил руку на кобуру. Дело принимало скверный оборот. – Погоди. – Бородатый с Георгиевским крестом придержал низенького за плечо. Прищурился и спросил: – Ярилов, Николай Иванович? Вы? – Да. Мы знакомы? – По Осовцу, господин капитан. Он отдал честь (что стало редкостью) и сказал своим спутникам: – Пошли, братцы. Я его знаю. Геройский, скажу вам, офицер, все бы такими были. Тоже газами травленный. Мичман дрожал; я успокаивающе похлопал его по спине: – Давайте обратно, в форт Брюса. На этот раз Николаевский мост мы минули без приключений; я велел держаться как можно севернее, чтобы избегнуть встречи с большевистскими минзагами. По мере приближения к форту становилось всё тревожнее: вот его чёрный силуэт появился на фоне закатного неба, стал расти; уже различались мрачные пасти амбразур. Что-то было не так: я не сразу понял, что у форта нет нашего парохода, «Бунтаря». Было непривычно пусто – ни силуэта часового на стене, ни снующих обычно у пакгауза фигурок измайловцев. – Давай быстрее. Боцман кивнул и подвинул рукоятку газа; мотор взревел. Вот уже виден причал, два лежащих на нём тела; амбразура, ставшая застеклённым окном моего кабинета, казалась огромной: вокруг неё расплывалось чёрное пятно, и курился дымок. Руки начали дрожать, сердце бухало в рёбра; оставалось полсотни саженей, когда вдруг ударил пулемёт, поставленный у причала за баррикадой из мешков с песком. Мичману сбило фуражку, он повалился на меня – и прикрыл, наверное, от смерти. Пока я укладывал его на узкую палубу, пули вырывали щепу из бортов, крушили стекло рубки; мотор всхлипнул и замолк, резко запахло газолином; катер катил по инерции. Не размышляя, я выхватил наган, расставил ноги и принялся палить по силуэту за пулемётом; но злой язычок пламени дрожал, и пули били в катер, превращая в решето. Боцман охнул, сломался пополам; я ухватил рукоятку штурвала левой, удерживая на курсе, правой продолжая палить. Катер врезался в причал, задрав от толчка корму; я полетел вперёд и впечатался в разбитую рубку, порезав щёку стеклом. Кораблик скользнул скулой и начал отходить от причала – я едва успел прыгнуть, упал на настил. Лежал, уткнувшись носом в черные мокрые доски, на которые стекала кровь из пореза – и это меня спасло: когда рванул газолин – огненная волна пролетела над головой, лишь слегка опалив спину и макушку. Катер полыхал так, что больно было смотреть; я содрал шинель и погасил затлевшую ткань, топча сапогами. Весело трещал огонь, пожирая обречённое судёнышко; но в этот звук вмешивался другой – равномерные щелчки, будто кто-то печатал на ундервуде одну и ту же букву. Я склонился над телом: это был наш приват-доцент, весьма толковый молодой человек; затылок его был разбит, костяные обломки торчали из бурого месива. Вторым был капитан «Бунтаря» – его закололи штыками. Щелканье заевшей клавиши начинало раздражать; я огляделся и нашёл источник надоевшего звука. За пулемётом стоял на коленях унтер-измайловец и нажимал гашетку; лента давно кончилась и свисала из приёмника размотавшейся онучёй, а он всё давил и бормотал: – Стрелять. Убить всех. Убить. Глаза его были абсолютно безумными. Я кричал ему в ухо, тряс за плечо. Наконец, оторвал от рукояток и дал затрещину: он лишь мотнул головой и вернулся к «максиму», нажимать на мёртвую гашетку. Я пошагал к воротам в форт. Ещё издалека увидел: будто куча тряпья и седые волосы, шевелящиеся на ветру. Тарарыкин выпал из окна горевшего кабинета; пульс прощупывался едва, на подбородке засохла кровь изо рта и ноздрей. Я попытался сделать искусственное дыхание – и услышал жуткий треск сломанных рёбер, ладонь будто провалилась. Он застонал, открыл глаза. – Николай… Жив, хорошо. Барский собрал солдат, взял баллоны. Видимо, применил – они стали как… как… О-ох. Он закашлялся: глаза мои залепил кровавый сгусток. Заспешил: – Эффект «Баюна» в том, что отравленные становятся абсолютно внушаемы. Они на «Бунтаре» отправились свергать. Керенского. Меня заперли в кабинете, дураки – я сжёг все мате… материалы исследований. Пришёл Барский. Злился. Я в окно. Я склонился ниже – он говорил всё тише, путался. – Это. Страшно. Надо остановить. Прости, Коля. Прости. – За что, Олег Михайлович? – Я скрывал от тебя. Делал копии всех отчётов. Они дома. У меня. Под бутылью с царской водкой, ты же. Помнишь. Где. Он закашлялся вновь; бился, потом затих. Я долго сидел на мокром причале, держал тяжёлую голову на коленях, гладил по седым волосам, слипшимся от крови в ковыльные метёлки. Стемнело. Я столкнул лодку в воду, вставил вёсла в уключины. Грёб неловко – ладони сразу принялись гореть. Между лодкой и фортом будто натягивался резиновый жгут: чем дальше я отплывал, тем медленнее он уменьшался, словно не хотел отпускать живым, тянул обратно. И ещё долго разносились над притихшей водой щелчки гашетки и бормотание: – Убить всех. Убить. * * * 26 октября 1917 г. Петроград Город опустел, притаился в запертых квартирах; лишь солдатня моталась по улицам, орала пьяный бред. Разгромленные витрины магазинов, разбитые винные бочки, вонь сивухи и бестолковые выстрелы – будто перекличка. Я предусмотрительно выбросил офицерскую фуражку и шинель, сорвал с кителя погоны. Снял с мертвецки пьяного матроса бушлат, засунул в карман наган. Нашёл осколок зеркальной витрины, посмотрелся. Вид у меня был аутентичный: грязные сапоги, разлохмаченные волосы, разодранная щека, треснувшее стекло очков и сумасшедшие глаза. Так что революционные патрули, чуть трезвее товарищей, не обращали на меня внимания. |