Онлайн книга «Кофе на утреннем небе»
* * * Я барахтался ещё в тёплой постели, когда Алиса подошла ко мне сонная, полы её халата были распахнуты, едва проснувшись, выглядывали прелести. Оторвав голову от подушки и подавшись вперёд, я поцеловал её лобок: – Чай будешь? – Ты мне или ей? – Обеим. Она понимает шутки, ты не видишь, она сейчас улыбнулась. – Ещё бы тебя так же поцеловали. – Может, ещё поваляемся? – На работу надо ехать. Сегодня опять делать репортаж, а на улице дождь. – А я поваляюсь, пожалуй. – Имеешь право. – Алиса вышла из комнаты. Через несколько минут она вновь появилась с журналом в руках. – Вот послушай, как здесь интересно написано. Я не слушал. Я смотрел на её двигавшиеся ко мне губы и думал, когда же эти медлительные розовые гусеницы дойдут до меня, когда же я смогу съесть их. – Ты меня не слушаешь? – Не слушаю. – Тогда пойду чистить зубы. – Утро, когда оно ко мне будет хоть немного добрее? – протянул я руки, чувствуя, как из них ускользает моя муза. Потом уронил их обессиленные. Но мой пассаж не имел результата: шмякнулся журнал на стул, а халат исчез. * * * В ванной я долго смотрел на эту зубастую рыбку в банке, которую чем не корми, никогда не будет сыта. Я стоял в ванной, в руках была зубная щётка, на полке стоял стакан со вставной челюстью. – Достань её и поцелуй! – сказал внутренний голос. – И тогда всё будет хорошо с твоим отцом. Я помял свою зубную щётку, воткнул её в подставку для щёток. Достал из стакана челюсть, посмотрел на ровный ряд зубов и покорно поцеловал его: «Пусть всё будет, пожалуйста, пусть всё будет хорошо». Я всосался в эту челюсть, будто пиранья вонзилась мне в губы. – Одень протез, тогда точно всё будет, – снова попал я под влияние из вне. Я натянул протез на верхние зубы, как смог, и улыбнулся! Утром отвёз отца в больницу. Всю дорогу кашель его отдавался в моей груди, слово это и был стук. Прежде чем соглашаться на операцию, надо было, оказывается, рассчитать свои силы, а не его. Выдержать это самому было гораздо сложнее. Когда все мысли приобретают эту чудовищную форму неизбежности, текущую, сворачивающую всё в одну излучину размышлений. И это одиночество перед лицом личного горя, когда некому тебя утешить и успокоить ни футболом, ни книгой, ни алкоголем. И дикая ответственность, потому что все ответы теперь даёшь ты. Родители – тот самый фундамент, на котором ты крепко стоишь, на котором крепко стоял. * * * Она лежала на спине, на кровати, с ноутбуком в коротком летнем платье и смотрела какой-то фильм. Её ножки, бесстыдно раскинутые, согнутые в коленях образовывали большую букву М, подобно той, что висела на входом в метро. Я подошёл и, взяв её правую ногу за лодыжку, приложил к своей голой груди: – Слышишь? – Что? – Что говорит моё сердце. – Нет. Не слышу. Подожди, – свернула она ловко экран. – Всё равно не слышу, – приложила вторую ногу к моему сердцу. – А что оно говорит? – Оно стучит азбукой Морзе: «Я тебя люблю». – Не может быть, я бы такое услышала, – убрала она ноги и приложила руку. – У тебя оно точно есть? – Ты сомневаешься? – Только когда ты на меня кричишь, – прислонилась она ухом к моей коже. – Да, теперь слышу. Я взял её голову в ладони и нагнувшись впился в самый пурпур. Потом в шею, потом в грудь: – Здравствуйте, грудь, – сказал ей, потеряв равновесие и свалившись на Алису. – Ты со всеми частями тела будешь здороваться? – Да, а что? – Щекотно. – До свидания, – сказал я груди и передвинулся ещё ниже к животу. – А, как классно, я бы даже сказала, охренительно, но я не стану. – Какая у тебя солёная кожа. – Да, море любви. Потом начал зубами отнимать у женских бёдер белые трусики. Те не отпускали, пока я не помог себе руками. Потом скинул свои и вошёл в метро. – Ты ужасный человек! Ты любишь меня так, как я хотела, – вздохнула она после того, как мы тащились двадцать минут подземкой своих низких вибраций, в электричке по тоннелям желаний, и вышли на станции «Оргазм». – Я нет, я тебе в подмётки не гожусь, вот ты ужасна, ты женщина во всём широком аспекте этого слова. – Скажи ещё женщина широкого профиля. – А в профиль ты королева. Только пока не придумали тех денег, которые были бы тебя достойны. * * * Я зашёл в палату, поздоровался со всеми, потом подошёл к койке, в которой лежал отец, пожал ему руку и, нагнувшись, приобнял его: – Как ты? – Нормально. – Обед был уже? – сел я на стул напротив. – Да, поели уже, – старался не смотреть мне в глаза отец. Ему непривычно было такое состояние вещей. Он, всегда очень сильный и надёжный, вдруг оказался здесь, вдруг оказался вне игры. Я понимал его и смотрел на пульт, что висел над койкой. На нём две кнопки, одна, видимо, вызов медсестры. Под другой, красным, надпись «Cance». Какой-то циник стёр букву «l», дописал «г». В белой палате сквозило радио и разговоры соседей: – Тебя когда оперируют? – Завтра. Вечером сестра должна сделать укол. – Завтра полетишь под наркозом. Ты боишься летать? – Нет, но надеюсь, у меня будет перевес, чтобы я не улетел слишком далеко, – засмеялся свистящим хохотом толстяк, повернувшись на бок. – Как дела у Алисы? – спросил меня отец. – Да, всё нормально, – положил я свою ладонь на его руку. – Я хоть и старый, но вижу. – Иногда она просто мегера. – Женщина не может быть всё время покладистой. Иногда она встает в позу. А уж, в какую, это зависит от тебя. – Какой же ты всё-таки совершенно-мудрый, папа, – гладил я его сильную ладонь. «Почему раньше, мы говорили как «отцы и дети», почему не как двое мужчин. Родственные связи отдаляют нас. Они создают рамки. В итоге родственники, как портреты в рамках одних и тех же стен, эти рамки мешают им приблизиться так, чтобы сказать самое искреннее или услышать. – Ты не обижайся на неё. – Мне не до этого, – улыбнулся он. Зашла сестра в белом. Будто постоянная свадьба жизни и смерти. Все заулыбались невесте. У меня сразу же возник образ операционной. Я представил операцию по уничтожению бандформирований, засевших в организме, как хирург, вооружившись одним скальпелем попытается покончить с ними со всеми. Но что он может сделать один? Трудно было поверить в благоприятный исход такой операции, которая так или иначе была вмешательством во внутренние интересы. Я не любил, когда лезут в мои дела. |