Книга Крутой вираж, страница 16 – Кен Фоллетт

— Здравствуй, Щеточка, это твой Черный Котенок.

Она называла его Щеточкой, потому что его колючие усы щекотали ее, когда они целовались. А ее прозвище пошло от цвета ее волос.

Настал его черед онеметь от удивления. Наступила пауза.

— Как ты? — спросила Гермия.

— Нормально, — наконец ответил он. — Боже мой! Это и в самом деле ты?

— Да. — Она поняла, что не в силах больше сдерживаться. — Ты меня еще не разлюбил?

Он ответил не сразу. И она испугалась, что его чувства изменились. Прямо он этого не скажет, думала она, начнет говорить обиняками, но она поймет…

— Я люблю тебя. И безумно по тебе скучаю.

Гермия закрыла глаза. У нее закружилась голова.

— Я тоже тебя люблю, — ответила она.

— Как ты? Откуда ты звонишь?

— Я недалеко.

— Понятно.

Следующую часть беседы она подготовила заранее.

— Ты помнишь замок?

— Ты про руины? Разве я могу такое забыть?

— Можешь встретиться со мной там?

— Я далеко…

— Это очень важно.

— Я попрошу увольнительную, если не получится, уеду самовольно.

— Не делай этого. Когда у тебя следующий выходной?

— В субботу.

Включилась телефонистка и сообщила, что у них осталось десять секунд.

— Я буду там в субботу, — быстро сказала Гермия. — Если у тебя не получится, я буду приходить туда каждый день.

— И я тоже.

— Береги себя. Я тебя люблю.

— Я люблю тебя…

Разговор прервался.

Из кабинки Гермия вышла, светясь счастьем.

Разрушенный замок, о котором они говорили, назывался Хаммерсхуз, он находился на датском острове Борнхольм в Балтийском море. В 1939 году они провели на этом острове целую неделю и как-то теплым летним вечером занимались любовью в развалинах замка. Остров находится всего в тридцати километрах от южного берега Швеции. Гермии оставалось найти небольшое судно, которое нелегально доставит ее туда.

Через день после ареста Харальд вернулся домой.

Хейс разрешил ему остаться в школе еще на два дня, чтобы сдать экзамены. Ему разрешено будет окончить школу, но до торжественной церемонии его не допустят. Самое главное — место в университете удалось сохранить. Он будет изучать физику у самого Нильса Бора.

Когда наконец поздно вечером Харальд добрался до дома, там была только мать. Он поставил чемодан и поцеловал ее.

— Отца нет, — сказала она.

— А где он? — спросил Харальд.

— Ове Боркинг болен.

— Прости, мама, — сказал Харальд. — Я не хотел тебя огорчать.

— Отец в ужасе. Зачем ты это сделал?

Ответа у него не было.

Мать сделала ему на ужин бутерброды. Они просидели до полуночи, потом мать сказала:

— Может, отцу придется провести у Боркинга всю ночь. Ложись-ка ты лучше спать.

Он долго не мог заснуть. Пытался понять, почему ему так страшно. Гнев отца ужасен, но Харальд не из пугливых. Скорее, наоборот: он всегда был склонен восставать против чужой воли. Ночь пролетела быстро. На рассвете Харальд все-таки уснул.

Через час дверь распахнулась, на пороге возник пастор.

— Как ты мог? — возопил он.

Харальд, моргая спросонья, сел в кровати.

— О чем ты думал? Что на тебя нашло?

Харальд не желал, как малое дитя, прятаться под одеялом. Он откинул его и встал.

— Прикройся, сын, — сказал отец. — Ты почти обнажен.

— Если тебя оскорбляет мой вид, не входи ко мне в комнату, не постучавшись.

— И не подумаю стучаться в своем собственном доме! Как ты мог так опозорить себя самого, школу, семью?

Харальд натянул брюки и повернулся к отцу.

— Так что же? — бушевал пастор. — Будешь ты мне отвечать или нет?

— Прости, я думал, это вопрос риторический.

Отец пришел в ярость:

— Не пытайся отговариваться.

— А я и не отговариваюсь. Я хочу понять, есть ли надежда, что ты меня выслушаешь.

Пастор занес руку, словно собираясь ударить Харальда, но тут же опустил ее.

— Что ж, я слушаю. Что ты скажешь в свое оправдание?

— Я раскаиваюсь в том, что размалевал караульную будку, потому что это был никчемный поступок, детская выходка.

— Это еще слабо сказано!

— Мне стыдно, что я опозорил школу. Я раскаиваюсь в том, что напился, — потому что утром чувствовал себя ужасно. Но больше всего я раскаиваюсь в том, что огорчил мать.

— А отца?

Харальд покачал головой:

— Ты огорчаешься потому, что задето твое самолюбие. Но я очень сомневаюсь, что ты переживаешь за меня.

— Самолюбие? — взревел отец. — При чем тут самолюбие? Я старался воспитать своих сыновей порядочными, богобоязненными людьми — и ты не оправдал моих ожиданий. Ни один член нашей семьи никогда не попадал в тюрьму. Ты запятнал нашу семейную честь. И что теперь с тобой делать?

— Я пропущу всего несколько дней занятий. Здесь, дома, я могу готовиться к университету.

— Нет, — сказал отец. — Так легко ты не отделаешься.

У Харальда возникло нехорошее предчувствие.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты не поедешь в университет. Я не пущу тебя в Копенгаген, где ты будешь марать свою душу выпивкой и джазом.

— Но мне уже выделили место.

— Однако денег тебе не предложили.

— Дедушка оставил деньги на мое образование.

— Но распоряжаться ими поручил мне. И я не позволю, чтобы ты прокутил их в ночных клубах.

— Это не твои деньги! Ты не имеешь права!

— Разумеется, имею. Я — твой отец.

Харальд был ошарашен. Это было единственное, чем его можно было по-настоящему наказать.

— Ты всегда говорил, как важно получить образование.

— Одевайся. Ты будешь работать.

Конь Майор отвез их на другой конец острова. На пристани они дождались парома, переправились на континент и поехали в город Эсбьерг. Магазины на центральной площади еще не открылись, но пастор постучал в дверь галантерейной лавки. Им открыл владелец, Отто Сейр, служивший дьяконом в церкви на Санде. Он, похоже, поджидал отца с сыном.

Они вошли, и Харальд огляделся. В стеклянных шкафах лежали разноцветные мотки шерсти. На полках высились штабеля шерстяных, хлопчатобумажных, шелковых тканей. Пахло, как в шкафу пожилой дамы, — нафталином и лавандой.