Онлайн книга «Благородный Дом. Книга 1. На краю пропасти»
– По рукам, но я хочу, чтобы сделку с вами заключила она. Рука Данросса упала. – Еще раз спрашиваю: кто тайбань «Пар-Кон»? Бартлетт смотрел на него спокойно. – Обещание есть обещание, Иэн. Для нее это важно, и я обещал, что сделки до двадцати миллионов заключает она. Увидев, что Данросс уже поворачивается, он твердо заявил: – Иэн, если мне придется выбирать между сделкой и Кейси, моим обещанием Кейси, то ни о чем не может быть и речи. Ни о чем. Я счел бы за че… – Он осекся. Оба рывком повернули головы назад, потревоженные слабым возгласом, который издал кто-то подслушивавший их разговор из темного дальнего угла галереи, заставленного диванами с высокими спинками и высокими стульями с подголовниками. Данросс в одно мгновение развернулся и бесшумно, по-кошачьи ринулся туда, готовый напасть на врага. Реакция Бартлетта была почти такой же мгновенной. Он поспешил на помощь. У обитого зеленым бархатом дивана Данросс остановился. И вздохнул. Никто их не подслушивал. Это была его тринадцатилетняя дочка Гленна. Ангелочек в мятом вечернем платье и с тонкой ниткой жемчуга на шее, она крепко спала, поджав руки и ноги, как молоденькая кобылка. У Бартлетта аж сердце зашлось, и он прошептал: – Господи, минутку… Слушайте, какая прелесть, просто нераспустившийся бутончик! – У вас есть дети? – Мальчик и две девочки. Бретту шестнадцать, Дженни четырнадцать, а Мэри тринадцать. Жаль вот, вижусь с ними очень редко. – Отдышавшись, Бартлетт тихо продолжал: – Они сейчас на Восточном побережье. Боюсь, что ко мне они не очень хорошо относятся. Их мать… мы, мы развелись семь лет назад. Она снова вышла замуж, но… – Бартлетт пожал плечами, потом взглянул на ребенка. – Просто куколка! Везет вам. Данросс наклонился и осторожно взял дочку на руки. Она даже не шевельнулась, только прижалась к нему поудобнее, довольная. Он задумчиво посмотрел на американца. – Приходите сюда с Кейси через десять минут. Я выполню вашу просьбу – хотя я абсолютно против этого, – потому что хочу, чтобы вы сдержали свое обещание. – Уверенным шагом он пошел прочь и исчез в восточном крыле, где была спальня Гленны. Через какое-то время Бартлетт поднял взгляд на портрет Дирка Струана. – Пошел ты, – пробормотал он, чувствуя, что Данросс каким-то образом перехитрил его. Потом ухмыльнулся: – А-а, подумаешь, черт возьми! Твой парень молодец, старина Дирк! Он направился к лестнице. В полуспрятанном алькове его внимание привлек неосвещенный портрет. Он остановился. На картине был изображен старый морской капитан с седой бородой и крючковатым носом, одноглазый и высокомерный, лицо в шрамах, на столе рядом с ним лежала плетка. Бартлетт замер, увидев, что холст исполосован крест-накрест ударами короткого ножа, который был всажен прямо в сердце человека на картине и пригвоздил ее к стене. * * * Кейси не отрываясь смотрела на нож, хоть и старалась скрыть потрясение. В галерее больше никого не было, и она беспокойно ждала. Снизу доносилась танцевальная музыка в стиле «ритм энд блюз». Легкий ветерок тронул занавески и локон ее волос. Было слышно, как пищит комар. – Это Тайлер Брок. Кейси в испуге резко обернулась. На нее смотрел Данросс. – Ох, я и не слышала, как вы вернулись. – Прошу прощения, не хотел вас напугать. – О, ничего. Она снова взглянула на картину. – Нам о нем рассказывал Питер Марлоу. – Он много знает о Гонконге, но далеко не все, и не вся его информация точна. Кое-что абсолютно не соответствует действительности. Она помолчала. – Это… это похоже на мелодраму – оставить так нож, верно? – Это сделала «Карга» Струан. И приказала, чтобы все так и оставалось. – Почему? – Ей так нравилось. Она была тайбанем. – Серьезно, почему? – Я серьезно. – Данросс пожал плечами. – Она ненавидела отца и хотела оставить напоминание о нашем наследстве. Кейси нахмурилась, потом указала на портрет на противоположной стене: – Это она? – Да. Портрет написан сразу после ее свадьбы. – Стройной девушке на картине было лет семнадцать: бледно-голубые глаза, светлые волосы. Бальное платье с глубоким декольте, осиная талия, наливающаяся грудь, изысканное зеленое ожерелье на шее. Какое-то время они стояли, разглядывая картину. На медной табличке внизу резной золоченой рамы имени не было, только годы – 1824–1917. – Обыкновенное лицо, – заметила Кейси. – Красивое, но ничего особенного. Вот только губы… Тонкие, плотно и неодобрительно поджатые – и строгие. В них столько силы. Художник хорошо это передал. Квэнс? – Нет. Мы не знаем, кто написал картину. Это был ее любимый портрет, если верить преданиям. В пентхаусе в «Струанз» есть ее портрет работы Квэнса, написанный примерно в то же время. Он совсем другой и все-таки очень похожий. – А позже с нее писали портреты? – Три раза. Она уничтожила все три, как только они были закончены. – А есть ли ее фотографии? – Насколько мне известно, нет. Она терпеть не могла фотоаппараты и не хотела иметь ни одного в доме. – Данросс засмеялся, и Кейси увидела, что он устал. – Однажды, перед самой Первой мировой войной, ее снял репортер из «Чайна гардиан». Не прошло и часа, как в редакцию нагрянула команда вооруженных моряков с одного из наших торговых кораблей. Парни получили от «Карги» приказ сжечь там все, если она не получит негатив и все отпечатки и если главный редактор не пообещает «прекратить противоправные деяния и больше ее не беспокоить». Он пообещал. – Но ведь нельзя же совершить такое безнаказанно? – Нельзя – если ты не тайбань Благородного Дома. Кроме того, все знали, что «Карга» Струан не любит сниматься, а этот наглый молодчик нарушил негласный запрет. Подобно китайцам, «Карга» верила, что каждый раз, когда тебя снимают, ты теряешь частицу души. Кейси долго разглядывала ожерелье. – Это яшма? – спросила она. – Изумруды. Она даже рот раскрыла. – Оно, должно быть, стоило целое состояние. – Ей завещал это ожерелье Дирк Струан. С условием, чтобы оно никогда не покидало пределов Азии. – Оно должно было стать «коронной драгоценностью» Благородного Дома, которую вправе носить только жена тайбаня. Фамильной реликвией, передаваемой от одной дамы другой. – Он улыбнулся странной улыбкой. – «Карга» Струан не расставалась с ожерельем до конца дней своих, а когда умирала, приказала сжечь его вместе с собой. – Господи! И его сожгли? – Да. |