Онлайн книга «Украденное лицо»
|
– Я дала ей перекантоваться у себя пару недель, пока она жилье искала. – Лавиния снова подкрашивает губы, используя мобильник как зеркало. – Только и всего. Она выходит из такси. И оставляет Луизу расплатиться. Сегодня над Линкольн-центром улыбается полная луна. Они делают массу фоток. Лавиния снимает Луизу, когда та вышагивает по парапету фонтана. Луиза долго снимает Лавинию на фоне арок. Лавиния выкладывает фотки в Сеть с заголовком по-французски: «Ах, я хочу жить!» Перед началом представления они тянут полоску кокаина. Лавиния оставляет двадцать долларов в банке для чаевых уборщицы туалетов. Они покупают бокал, еще бокал и еще один бокал шампанского по пятнадцать долларов за бокал, и Лавиния платит почти за все, но и Луиза тоже платит, потому что она выпивши и не следит, сколько денег тратит, но знает, что у нее есть шестьсот долларов в месяц, которых раньше не было, а шампанское такое вкусное, и они сегодня вечером такие красивые. И вправду – очень, очень красивые. Даже незнакомые люди им это говорят. Их останавливают старушки и туристы, чтобы им это сказать, а Лавиния так великодушно улыбается и отвечает: «Спасибо, спасибо». * * * На лестнице Луиза замечает Афину Мейденхед. У нее строгая высокая прическа. Она в жемчугах. Она в длинном розовом платье и под ручку с совершенно лысым мужчиной. Здесь еще и Анна Уинтур. Лавиния уводит Луизу в комнату прессы, которая наполовину спрятана за туалетом и о которой никто не знает, кроме прессы (и Лавинии, которая хоть и не пресса, но все знает). Беовульф Мармонт уже там. Он изо всех сил пытается вклиниться в разговор двух мужчин постарше, делающих громкие и отрывистые заявления о значимости Вагнера, называя его оперы драмами. – Вот такая же проблема с Гуно, – говорит Беовульф. – Эмоции в его операх очень уж прямолинейные – это все очень ожидаемо, не так ли? Эмоционально, но на грани рискованной запутанности. Гевин Маллени тихонько ударяет Луизу по плечу. – Должен сказать, – произносит он, – что вы произвели на меня впечатление. Что для меня нехарактерно. Так что гордитесь. – Он поворачивается к Беовульфу. – Конечно же, вы знакомы с Луизой Вильсон. Она теперь пишет для нас. На лице Беовульфа потрясение. – Разумеется, – отвечает Беовульф. – Очень рад. Конечно, он по-прежнему смотрит куда-то ей через плечо (мужчины постарше, оба женатые, работают соответственно на «Нью-Йоркер» и «Нью-Йорк таймс»), но на этот раз он замирает. – Ой-здрасте-все! В комнату кто-то протискивается. – Вы-Беовульф-Мармонт. Мими резко выбрасывает вперед руку. На ней платье в блестках с вырезом до пупка и подолом, едва достающим ей до зада. – Это я, – отвечает Беовульф, который понятия не имеет, кто это, блин, такая. – Вы друг Лавинии. – Конечно. – Вы пишете для «Скрипача» и «Белой цапли» и работаете над ученой степенью в Колумбийском университете. – Верно. – Я-прочла-что-вы-написали-для-«Белой-цапли»-о-Джоан-Дидион-думаю-вы-совершенно-правы-она-несет-полную-ответственность-за-всепроникающую-феминизацию-повествовательной-публицистики-вы-не-могли-остановиться-на-этом-подробнее? Вот тут, и только тут Беовульф Мармонт улыбается. Он кладет ей руку на спину. – Идемте-ка мы с вами выпьем, – предлагает он. – Пошли, – бросает Лавиния, хватая Луизу за руку. На Мими она даже не смотрит. – Чего она добивается? – снова старается разузнать Луиза, пока они поднимаются по ступенькам к своим местам в ложе. Лавиния не отвечает. Она прислоняется к статуе на вершине лестницы и пристально вглядывается в толпу. – Кого ты высматриваешь? – Никого, – отвечает Лавиния. – Единственный человек во всем мире, которого мне хочется видеть, это ты, а ты рядом. – Она не сводит глаз с лестницы. – Давай сделаем селфи, – предлагает Лавиния. Они фоткаются. – Господи, как я люблю оперу, – произносит Лавиния, когда они стряхивают с плеч меха и усаживаются. Лавиния снова пристально оглядывает горизонт. – Как же здорово на три часа закрыть глаза и по-настоящему ощущать окружающее. И… погляди! Лавиния взяла с собой фляжку, хотя они уже и так изрядно навеселе. – Бери. Пей. Она подносит фляжку к губам Луизы и резко ее наклоняет, так что рот Луизы переполняется, и та начинает кашлять. Лавиния смеется. – Не переживай, – внезапно говорит она. – Что? – Ты ничем не похожа на Мими. Луизе не по себе оттого, как ей становится хорошо от этих слов. – Ты умная. И сильная. И ты, блин, не безрассудная. Ты вроде меня. Умеешь с трудностями бороться. Она сжимает Луизе руку. – Извини, что заставила тебя сегодня прийти… не надо было… я знаю, как ты устала. – Об этом не переживай, – отвечает Луиза. – Но теперь-то ты рада, что пришла, верно? – Да, – говорит Луиза. – Ты на меня не сердишься? – Нет. – Я так рада, что ты ко мне переехала, – продолжает Лавиния. – Ненавижу быть одной! – Она снова делает глоток из фляжки. – Мы с тобой встанем… против всего мира! – Она берет Луизу за руку. Поднимает, очень медленно, и подносит к губам. Целует костяшки пальцев. Вытягивает руку Луизы. Целует надпись «БОЛЬШЕ ПОЭЗИИ!!!» – У нас будет восхитительнейший вечер, – шепчет она, когда раскрывается занавес. Музыка такая зловещая и прекрасная, сопрано просто поразительны, а Витторио Григоло так красив и страстен, что и вправду веришь, как сильно Ромео ее любит. А Джульетта поет: «Ах, я хочу жить», звенят звуки вальса, и сердце у Луизы колотится. Она думает: да, да, я тоже хочу жить. А потом думает, что, может, не так уж плохо, что она сегодня потратила двести долларов (возможно, все триста, если приплюсовать шампанское и такси). Может, иногда можно немного просрочить работу для «ГлаЗама», и иногда (если ты с Лавинией в опере) не нужно уж так сильно волноваться из-за мужчин, которые ведут тебя до дома в Сансет-парке. Может, не так уж плохо, что у нее нет ключа от квартиры Лавинии. Может, не так уж плохо, что она иногда не спит, потому что снова и снова перечитывает роман Лавинии. Может, не так уж плохо, что не нашлось места для ее одежды, все не так уж плохо, когда Лавиния рядом. Особенно, когда Лавиния так ее обнимает. |