Онлайн книга «Кости»
— И вы внезапно явились к ней домой? — Всего один раз. — Когда? — Три месяца назад, — сообщила Валленбург. — Саймон с Надин и Келвином поехали на выходные в Охай, — сказал Хак. — Они поехали потому, что Келвин хотел познакомиться с Никругским, композитором. В доме было тихо, Симона не отвечала на звонки. И тишина подействовала на меня… вернулись старые желания. — Жара и боли. — Я нашел спички. Зажег их, но не стал жариться. Я позвонил куратору. Мы поговорили, но не о том, что на самом деле было у меня на уме. Тишина становилась все громче и громче. Я сказал себе: давай, давай, давай, будь спонтанным! Поехал в ущелье Малибу, нарвал цветов, сделал букет, перевязал кухонной бечевкой, налил в винную бутылку виноградного сока, повязал ленточкой — черной, ее любимый цвет. Взял крекеры на воде из кладовки. Две коробки. «Хавершамс», из Англии, поставщики королевского двора; Симона почти ничего не ест, кроме этих крекеров, зато уж на них как наляжет… Я видел, как она умяла две коробки зараз. Потом она их… извергает обратно. Горло у нее кровоточит, это выглядит как каша с клубникой. — И вы пошли к ней в дом, — сказал я. — Я хотел сделать сюрприз любимой женщине. На стук она не открыла. Я пошел на зады — Симона любит быть под открытым небом. В любую погоду, раздевается донага, и… Она именно под открытым небом пускает себе кровь. У нее пятна на мебели. Тиковая мебель. Дворик крошечный, заросший, за домом сразу крутой склон, и маленькая беседка, она там спит. Я еще не успел подойти, как услышал: Симона с кем-то другим. Мои мозги все поняли, но ноги шли дальше сами собой. Я нашел место, откуда можно подглядывать. Смотрел. Зря смотрел, я уже знал, что происходит… Хак задохнулся и уставился в потолок. — Что вы увидели? — спросил я. — Они лизались. Как кошки. Ласкали, лизали, лизали, ласкали… — Он облизнул губы. — Лизали, рычали. Хохотали, говорили непристойности. — Симона и… Долгая тишина. — Кто с ней был, Трэвис? — Этот, в парике. — Назовите нам имя. — Ну, он, — сказал Хак. — Улыбчивый парик, Уэйр-адвокат. Ночной кошмар. Она говорила мне, что ненавидит его, что он мерзавец, что обворовывает Саймона, что она все ему расскажет. Только чтобы я ничего не рассказывал, она сама все расскажет, кинет дерьмо на вентилятор, научит этих козлов уму-разуму, и тогда мы будем свободны… — Но там, во дворе… — Они лизались. Никакой ненависти. Кроме общей. — У них была общая ненависть? — переспросил я. Молчание. — К кому именно, Трэвис? Дыхание Хака участилось, глаза забегали. — К кому, Трэвис? — Лизались, хохотали, и это отвратительное слово… — Какое слово? — «Чурка». — Надин? — спросил я. — Потому что она азиатка? — Они выплевывали его, как блевотину: чурколюб, чуркин муж, чуркотрах, долбаная чурка, чурка косоглазая, из помойки вылезла… Он стиснул кулаки, и старые ожоги выцвели до жемчужной белизны. — Моя голова… я этого наслушался, и мне захотелось сжечь себя всего. Я пошел домой, нашел еще спичек. Кинул их в воду. Позвонил другому куратору. — Глаза у него наполнились слезами. — А Саймону так и не сказал! — Симона ненавидит своих родных. — Она их не просто ненавидит, — выговорил Хак. — Она… она их… таких и слов-то нет! — Симона когда-нибудь демонстрировала недовольство по поводу новой женитьбы Саймона? — Нет-нет-нет-нет-нет, наоборот! Она обожала Надин. «Надин умная, Надин стильная, Надин красавица», не то что ее мать. Я знаю Келли, она человек хороший, но не поддерживала Симону; ладно, я всё понимаю, мы все всё понимаем, но… — Симона утверждала, что любит Надин. — Она говорила, что хотела бы, чтобы ее воспитывала Надин. Они обнимались, они целовались, Надин относилась к Симоне как к сестренке. Когда Симона приходила в дом, она играла волосами Келвина. Чудесные волосы, всегда говорила она. В щеки его целовала. «Он такой милый, Трэвис! Я так его люблю, Трэвис! Он гениальный, Трэвис, я его люблю. Золотые руки, я его так люблю, Трэвис!» — Золотые руки… — Золотые, бриллиантовые, платиновые, волшебные руки. Она говорила, что в его музыке звучит чистая любовь, и его руки напрямую связаны с душой. — Но в тот день, во дворе, никакой любви… — Мой мир сгорел дотла, — выдохнул Хак. — Я уполз обратно в свою клетку. — Вы ничего не сказали Вандерам, — промолвила Валленбург, — потому что у вас не было доказательств. Кто бы вам поверил? Хак улыбнулся. — Возражение отклоняется. — Но, Трэвис… — Я ничего не сказал, потому что я трус. — Это же смешно, Трэвис. У вас побольше храбрости, чем у многих других. — Возможно, Дебора права, — подтвердил я. Мо Рид вскинул бровь. Майло по-прежнему не шевелился. Я продолжил: — Это в самом деле был трудный выбор, Трэвис. Вскрыть нарыв в надежде, что удастся увернуться от потока гноя, или молиться, чтобы все ограничилось только словами. — Оправдания, — повторил Хак. — Типичный немец… — Ох, Трэвис, ради всего святого! — взмолилась Валленбург. — Мы сюда не о космосе и философии беседовать пришли, речь идет о чисто юридических вопросах. Вы никоим образом не могли предвидеть, что они замышляют, и были совершенно не обязаны разглашать то, что подслушали. Майло приоткрыл один глаз. — Если только он не был замешан в этом сам. Валленбург фыркнула. — Ой, я вас умоляю! Вы хоть не спали последние десять минут? — Не спал. Выслушал интересную историю… — Все логично, Дебора, — произнес Хак. — Я убил человека, я покупал секс за деньги… — Трэвис, помолчите! — Давайте поговорим о других жертвах, — предложил я. — Три женщины, — кивнул Хак. — Шералин Докинз. Ларлин Ченовет. Демора Монтут. Никаких признаков узнавания. Никаких попыток отрицать. — Я о них услышал по телевизору, — сказал Хак. — Тогда и сбежал. — Почему именно тогда? — Из-за того, чем они зарабатывали. Я хожу к таким женщинам, как они. Я начал чувствовать, что знаю их. Может быть, я действительно что-то сделал… — А что вы сделали? — Иногда я плохо соображаю, что делаю. Я повторил имена. Он ответил: |