Онлайн книга «Нездешние»
|
Мона раскрывает левую ладонь. «Надеюсь, он ляжет рукояткой, – думает она, – не то рассечет ладонь на хрен». – Ага, – произносит мужчина. Он наконец высвободил из свитера одну руку и голову. – Вот так! «Давай-давай…» Нож мигает. И Мона ощущает в ладони что-то твердое и холодное. Она смыкает пальцы… И в это время видит что-то в большой линзе. Эти линзы представляются ей чем-то вроде двери, и вот дверь будто осталась приоткрытой, показывая то место, куда распахивалась в прошлый раз. Это как заглянуть в длинный темный коридор (Мона вообще-то и не смотрит туда, разве что тем темным глазком внутри), но, кажется, она начинает понимать. Линза открывается в призрачное, отдаленное пространство, эфемерное и недоступное, в то, что не случилось, по крайней мере, не случилось здесь. «Себя ли я видела? Или другую версию себя?» Она возвращается к действительности, снова услышав голос: «Надрез…» Мона отпускает большую линзу. Она сидит на стуле, руки связаны за спиной, в правой руке ручное зеркальце, а в левой нож. Собрав остатки сил, она торопливо пилит веревку. Левая рука до плеча так онемела, что трудно понять, насколько это удается. Мужчина, уже без свитера, вздыхает. – Хорошо, – негромко говорит он. – Хорошо. Он делает шаг, не сводя с Моны пустого бессмысленного взгляда. То, что плавает у него в глазах, бешено вихляется. Веревка поддается. Высвободив мизинец и указательной палец правой руки, Мона перекручивает ее, натягивает волокна на лезвии. – Просто надрез, – шепчет мужчина. И делает еще один шаг. Веревка трещит. Мона напрягает левое плечо. Треск становится громче. – Хм? – удивляется мужчина и недоуменно склоняется к ней. Веревка лопается. Сжав зубы, Мона размахивается левой. Тихий удар. Даже удивительно, насколько тихий. Впрочем, нож попал в очень мягкое место, точно за пищевод, и бог весть сколько он перерезал связок, мышц и сосудов. Кровь выбивается вдоль лезвия крошечными яростными фонтанчиками, как от булавочных проколов в шланге. Мужчина, приоткрыв рот, смотрит на Мону. Во рту у него уже скапливается кровь. Не веря себе, Мона отвечает на его взгляд. А потом в ней вскипает ярость. «Моя дочь, черт побери!» – вспоминает она. Выронив ручное зеркальце, она взмахивает правой рукой, вцепляется в макушку склонившемуся к ней мужчине, а левой налегает на нож. Горячая волна крови захлестывает ее – неожиданно, хотя следовало бы ожидать, ведь она чуть не обезглавила противника. Пока он валится наземь, у нее в голове одна мысль: «Хорошо, хоть рот у меня был закрыт». Он еще подергивается, выплескивая кровь (это Мону не удивляет, она несколько раз бывала на месте убийства, успела понять, как много крови в человеческом теле), и замирает. Где-то слышен негромкий раскат грома. – Дерьмо, – бранится Мона. Она не собиралась переправлять ублюдка прямиком в новое тело. Однако, похоже, так и вышло. Мона разглядывает себя в линзах. В крови с головы до ног. Зато живая. И, оказывается, вовсе на так уж слаба. Что довольно странно, учитывая, сколько потеряла крови. «А может быть, – думает она, разглядывая себя в линзах, – это оттого, что ты не совсем человек». Она рассматривает оставленный перед линзами сосуд с кровью. Ее тянет прикоснуться – иначе не поверить, что в ней был ребенок и что этот ребенок, возможно, – ее дочь. «Ни черта не понимаю», – заключает Мона. Однако она знает кое-кого понимающего. Прежде чем осмелиться выйти в коридор, она разувается и бесшумно, быстро движется по растресканному бетонному полу. «Глок» при ней, но хотелось бы обойтись без него (потому что будет шум, а хрен его знает, на что способна сучка в голубом костюме), так что для большей уверенности Мона засунула за ремень шортов два ножа. Довольно скоро она слышит разносящиеся по коридору голоса. – …если Она нам обрадуется, – произносит мужской голос. – Как же не обрадоваться? – отвечает другой. – Мы же Ее дети. – Но Ее так долго не было. Вспомнит ли Она нас? Короткое молчание. – Об этом я не подумал. Сомневаюсь, что Она могла забыть. Мона крадется на звук. Добравшись до ответвляющегося налево прохода, вслушивается. – А ты Ее помнишь? – спрашивает первый голос. – Я забываю… иногда… Ее ужасно трудно вспоминать. Я помню, как был счастливым. Кажется, помню. Но то было очень давно. – Нам полагалось здесь быть счастливыми. Мы так решили. – Знаю. – Но мне… признаться, мне это… трудно давалось. Не так легко, как я думал. Может, Веринджер ошибся. Молчание затягивается. – Не знаю. Может, все мы ошиблись. Может, Она разберется. Мона при помощи одной из ручных линз заглядывает за угол. Перед лабораторной дверью на бетонном полу сидят, по-ребячьи поджав ноги, двое мужчин. Мона гадает, как быть, – потом вспоминает своего неумелого тюремщика. Должно быть, сучка в голубом костюме наскребла помощников не первого сорта, да оно и понятно – с теми, кто постарше и поумнее, опаснее иметь дело. Пошарив в карманах, Мона находит пустую коробку из-под патронов – завалялась после боя в каньоне. Тщательно примерившись, она швыряет коробку прямо по коридору. Перекатываясь, она громко звякает. – Что это было? – вскидывается один. Мона врастает в стену. Слушает приближающиеся шаги. Из ответвления показываются двое – и, конечно, сворачивают туда, откуда слышали шум; глянуть в другую сторону им и в голову не приходит. Поэтому тот, что слева, невероятно удивляется, когда Мона втыкает ему нож в ямку за коленом, а второй, опешив, не успевает и оглянуться, как она бьет его рукоятью «Глока» в висок. Оба валятся на пол. – Нога… – с каким-то удивлением выговаривает порезанный. – Что с моей ногой? «В этих телах раньше были люди, – думает Мона. – Знать бы, куда они ушли…» Но оставлять этих двоих так нельзя, и позволять им перескочить в тела других бедолаг тоже не хочется. Поэтому Мона, нагнувшись, подрезает обоим сухожилия за коленными чашечками. – Вторая нога! – вскрикивает первый подрезанный. – О, вторая нога. – Заткнись, – тихо советует ему Мона. – Обездвижить можно и менее приятными способами. Хочешь попробовать? Он не отвечает. Мона подозревает, что ему неизвестно слово «обездвижить». Ну и ладно. Оставив этих двоих позади, она направляется к двери, которую те стерегли. Дверь она приоткрывает с осторожностью. За ней типичная кобурнская лаборатория (комната с линзами, конечно, нетипична) – голые бетонные стены в пятнах и тенях давно пропавшего оборудования. Миссис Бенджамин мешком обмякла в углу, а середина комнаты занята женщиной в голубом. Видимо, обе углубились в дискуссию. |