Онлайн книга «Не буди дьявола»
|
– Боже, точно. То есть у него не осталось клиентов. Или их немного. Но тогда что же он там делает? – Хороший вопрос. Обратная дорога в Уолнат-Кроссинг заняла у обеих машин около двух часов. Под конец солнце опустилось ниже, на грязном ветровом стекле Гурни появились тусклые блики, и он в третий или четвертый раз за неделю вспомнил, что у него закончился стеклоомыватель. Но больше, чем отсутствие стеклоомывателя, его раздражало, что теперь все приходится записывать. Если он не запишет, что надо сделать… Звонок телефона прервал эту рефлексию. К удивлению Гурни, на экране высветилось имя Хардвика. – Да, Джек? – Первый вопрос простой. Но не думай, что это уменьшит твой долг. Гурни стал вспоминать, как именно он формулировал просьбу. – Первый вопрос – это про Миза-Монтегю? – Точняк, мой друг, и боле о нем известно днесь. – Чего? – Ну днесь. Теперь. Так говорил Шекспир. Когда хотел сказать “теперь”, говорил “днесь”. Это я расширяю словарный запас, чтоб не зазорно было общаться с такими умножопыми, как ты. – Здо́рово, Джек. Я тобой горжусь. – Короче, это первый заход. Может, потом еще что будет. Родился наш индивидуум двадцать восьмого марта восемьдесят девятого, в больнице Святого Луки в Нью-Йорке. – Хм. – Что значит “хм”? – Значит, послезавтра ему исполнится двадцать один. – Ну и чё с того? – Просто интересно. Давай дальше. – В свидетельстве о рождении отец не указан. Кроме того, от маленького Роберта отказалась мать, которую по странному стечению обстоятельств звали Мари Монтегю. – Значит, маленький Роберт действительно был Монтегю, прежде чем стать Мизом. Очень интересно. – Щас будет интереснее. Его почти сразу усыновили известные в Питтсбурге люди: Гордон и Сесилия Миз. Гордон был адски богат. Бывает. Получил в наследство угольные шахты в Аппалачах. И угадай что. – Судя по твоему оживлению, что-то ужасное. – В возрасте двенадцати лет Роберта изъяла у Мизов служба опеки. – Тебе удалось выяснить почему? – Нет. Уж поверь, это очень засекреченная папка. – Почему я не удивлен? А что было потом? – Мерзкая история. То и дело менял приемные семьи. Никто не хотел держать его больше полугода. Трудный юноша. Ему выписывали всякие таблетки от генерализованного тревожного расстройства, пограничного расстройства личности, расстройства прерывистой вспыльчивости – мне больше всего последнее нравится. – Я так понимаю, не надо спрашивать, как ты получил… – Правильно. Не надо. В сухом остатке мы имеем психически крайне неустойчивого мальчика. Плохой контакт с реальностью и большие проблемы с контролем над гневом. – И как же этот образчик душевного здоровья… – Оказался в университете? Очень просто. В гуще этой разболтанной психики скрывается запредельное ай-кью. А запредельное ай-кью плюс социально неблагополучное детство плюс финансы на нуле – это волшебная формула стипендии. Поступив в университет, Роберт преуспел в актерском мастерстве и заработал разные оценки, от приличных до отвратных, по другим предметам. Говорят, он прирожденный актер. Красив, как кинозвезда, очень артистичен, где надо включает обаяние, хотя вообще-то скрытен. Недавно поменял фамилию обратно, с Миза на Монтегю. Несколько месяцев, как ты знаешь, сожительствовал с крошкой Кимми. Похоже, ничем хорошим это не кончилось. Сейчас живет один в съемной трешке в общем викторианском доме на тихой улочке в Сиракьюсе. Источники средств на съемную квартиру, машину и другие внеуниверситетские расходы неизвестны. – Он где-то работает? – Про это ничего не понятно. Пока вот так. Если еще какое дерьмо всплывет, я тебе его подкину. – Я перед тобой в долгу. – Вот именно. Сознание Гурни было настолько переполнено разрозненными фактами, что, когда вечером за кофе Мадлен сказала, какой красивый был закат час назад, он никакого заката не вспомнил. Вместо заката у него перед глазами были неутешительные образы – люди, события… Пекарь, похожий на Шалтая-Болтая и не желающий называть жертвой свою всемогущую мать. Мать, которая “не церемонилась, наступала на больные мозоли”. Гурни гадал: знает ли пекарь про мамино ухо на кусте сумаха, про оторванную мочку с бриллиантовой сережкой? Пол Меллани – человек, чей отец отдал все свои деньги, а значит, и всю свою любовь другим. Человек, для которого работа потеряла смысл, жизнь потускнела, человек, чьи мысли безрадостны и унылы, чья речь, манеры, безжизненный офис – как записка самоубийцы. Боже… а вдруг… Мадлен, сидевшая напротив, смотрела на него. – Что случилось? – Я просто подумал об одном человеке, у которого мы с Ким были сегодня. – Расскажи. – Я пытаюсь вспомнить, что он говорил. Он казался… совсем в депрессии. Взгляд Мадлен стал внимательней. – Что он говорил? – Я как раз пытаюсь вспомнить. С ходу вспоминается одна фраза. До этого он сказал, что у него умерла сестра. А потом добавил: “Умереть не так уж плохо”. Что-то в этом роде. – Более прямо он не говорил? Не говорил ни о каких намерениях? – Нет. Просто… ощущение тяжести… будто нет… не знаю. Мадлен словно бы ощутила боль. – Тот пациент у вас в клинике, который покончил с собой, – он говорил прямо?.. – Нет, конечно, нет, иначе его перевели бы в психиатрию. Но в нем определенно была эта… тяжесть. Мрачность, безнадежность. Гурни вздохнул: – К сожалению, не важно, что мы думаем о чужих намерениях. Важно только, что о своих намерениях говорят они сами. – Он нахмурился. – Но я хочу кое-что выяснить. Ради собственного спокойствия. Он взял с буфета телефон и набрал номер Хардвика. Абонент не отвечал. Гурни оставил сообщение: – Джек, я хочу увеличить свой неоплатный долг и опять попросить тебя о крохотной услуге. В округе Орандж есть один бухгалтер по имени Пол Меллани. Приходится сыном Бруно Меллани, первой жертве Доброго Пастыря. Надо бы узнать, не оформлено ли на него оружие. Я о нем беспокоюсь и хочу понять, стоит ли бить тревогу. Спасибо. Он снова сел за стол и машинально положил в кофе третью ложку сахара. – Чем слаще, тем лучше? – улыбнулась Мадлен. Он пожал плечами, медленно помешивая кофе. Мадлен слегка склонила голову набок и посмотрела на него тем взглядом, который раньше его настораживал, а в последние годы стал нравиться – не потому, что он понимал, о чем она думает и к каким выводам приходит, а потому, что считал этот взгляд выражением ее любви. Спрашивать, о чем она думает, было так же бессмысленно, как просить ее дать определение их отношениям. Тому, что делает отношения драгоценными, никогда нельзя дать определения. |