Онлайн книга «Ведьмин век»
Все, хватит сантиментов. Он — Великий Инквизитор, чуть было не прибивший насмерть молодую неучтенную ведьму. * * * Вода в канистре была неожиданно холодной. До ломоты в зубах. Это хорошо. Ивга ловила в ладони тугую, неэкономную струю; брызги мгновенно промочили ей свитер, но это плевать, свитер и без того пропал. Столько крови… Что за мерзкое лето, когда надо ходить в свитере. В прошлом году в это самое время стояла жара… Простые мысли ни о чем были защитной реакцией. Ивга не сопротивлялась — думала о траве и об одуванчиках. О погоде, о скором дожде, о незамысловатом узорчике, нарисованном в уголке ее собственного носового платка. Купленного в галантерейном магазине два месяца назад… — Что болит? Болело, кажется, все. Но как-то нехотя, тупо. И при любом повороте головы темнело перед глазами. — Что ж вы со мной возитесь? Сдайте в изолятор да и дело с концом… — Приляг на спину. Платок на лицо. Она выбрала место, где не было одуванчиков. Не хотелось тревожить белые шапки; раз собьешь — назад не вставишь… — Очень больно было? Нестерпимо, подумала она. Преодолевая головокружение, пожала плечами: — Ерунда… Так, немножко… Ее голову приподняли; через секунду ее затылок лег на жесткое и теплое. На чьи-то колени, причем в первый момент прикосновения ее будто дернуло слабым разрядом тока. — Не дергайся… Так надо… Родители у тебя живы? — Зачем… — Просто так. Интересно. — Мать. Я ей с полгода не писала. — Не любишь? — Люблю… Потому и… думала — устроюсь… тогда напишу, вроде как порадую… — Может, она болеет? Может, ты ей помочь должна? Если не писала как ты знаешь, что она жива-здорова? Ивга помолчала. С трудом подняла веки; в небе было пусто. Безоблачное бесптичье. — Мне брат сказал… ну, в общем он хороший парень, надежный. Старший брат. Младший — тот лоботряс… Сказал — поезжай. Если объявишься — и тебе будет хуже, и всем. Ведьмы — они все безродные? — Не все. Но большинство. — Шестьдесят два процента? Мимо прокатила машина. Чуть замедлила ход — но не остановилась. — Назар не станет… никогда на мне не женится. Он не может жениться на ведьме. Это нормально. Вы ведь тоже не смогли бы. Инквизитор чуть усмехнулся: — Я… Я. Я бы смог. Наверное. От удивления она даже чуть привстала. Слабость тут же взяла свое — Ивга опустилась обратно, пережидая головокружение. — Скажи, Ивга. Ты помнишь, что ты мне говорила? — Я приношу извинения, — выдавила она через силу. — Извинения не приняты. Помнишь? Могла бы повторить? Она помолчала. — Нет. Я… забыла. — А откуда те слова взялись, помнишь? — Не знаю… Кровь, которая совсем было остановилась, полилась опять. Ивга прижала к лицу мокрый платок. (Дюнка. Апрель) Наутро Клав попросил прощения у Юлека Митеца. Обрадованный примирением, тот весь день стрекотал, как кузнечик, и делал Клаву множество мелких приятностей. Клав не поехал в город. Честно отсидев занятия, он вернулся в комнату, улегся на койку поверх покрывала и крепко зажмурил глаза. Вчера он чудом избежал гибели. Гибели нелепой и страшной, и, наверное, достаточно мучительной; фантазия его не скупилась на подробности, он шкурой чувствовал отголоски той боли, которая была уготована ему вчерашним стечением обстоятельств. Достаточно дурацким и странным стечением, надо сказать. «Навы, как правило, общаются с людьми затем, чтобы убить. Уровнять, так сказать, шансы…» Уровнять шансы. Вечно мокрые Дюнкины волосы… Интересно, она помнит, как нашла смерть… в воде? Что испытала при этом? Как болели, рвались легкие? Как корчили тело все новые судороги? Как хотелось кричать, но язык провалился в горло?.. И он тоже умер бы в воде. Другой смертью, но… Хорошая парочка. Дюнка в купальнике, с прозрачными капельками, скатывающимися по плечам… И он, голый, в клочьях оплывающей пены. Парочка хоть куда… Он сжал зубы. Чугайстры врали. Всякий палач ищет себе оправдания — казненный, мол, был удивительно мерзким субъектом… Нявки — не люди… Это Дюнка не человек?! И он заплакал от щемящего раскаяния. * * * Раскаяние придало ему силы. На рассвете следующего дня он уже целовал Дюнку в быстро теплеющие губы, и чувство вины перед ней было так велико, что даже не пришлось, как обычно, преодолевать барьер первого прикосновения. Дюнка была живая, Дюнка смотрела испуганно и влюбленно, и Клав сказал ей, что сегодня исполнит любое ее желание. Что хочет ее порадовать. Дюнка захлопала ресницами. У Клава ком подступил к горлу — так давно он помнил за ней эту привычку. Знак растерянности, удивления, замешательства; хлоп-хлоп, сметаем пыль с ресниц. И какой круглый идиот сможет после этого поверить, что «это не люди. Пустая оболочка…»?! У Клава свело челюсти. От ненависти к чугайстрам. — Я хочу… — несмело начала Дюнка. — Я бы… на воздух. В лес… теперь весна… Клав закусил губу. Город и пригород полны опасностей и врагов; но бедная девочка, как она истосковалась в четырех облезлых стенах. Как ей душно и одиноко… — Пойдем, — сказал он шепотом. — Погуляем… За два часа дороги он устал, как за целый день непрерывного экзамена. Они трижды пересаживались из машины в машину, и путь их, будь он отмечен на карте, предстал бы замысловатой кривой — но зато на этом пути ни разу не встретился ни пост дорожной инспекции, ни отряд полицейской проверки. Патруль чугайстров они видели только однажды, издали. Замерев и подавшись назад, Клав чувствовал, как в его руке леденеет, сжимается влажная Дюнкина ладонь; несколько долгих секунд светофор медлил, уставившись на примолкшую улицу одиноким желтым глазом, потом смилостивился и вспыхнул зеленым, и законопослушный водитель тронул машину, сворачивая прочь от патруля, а патруль, в свою очередь, повернул в противоположную сторону… За городской чертой хозяйничала весна. Они выбрались из машины на полпути между двумя кемпингами — и сразу же углубились в лес. Дюнка шла, высоко вскинув голову, подметая полами плаща первые зеленые травинки, и клетчатая кепка на ее голове смотрела козырьком в небо; Клав шагал рядом, чуть поотстав, и удерживался от желания закурить. Два или три раза им встретились гуляющие — такие же парочки, одновременно доброжелательные и пугливые; Дюнка улыбалась и махала им рукой. Клав вертел в кармане сигаретную пачку и чувствовал, как холодная тяжесть, жившая в груди после встречи с чугайстрами, понемногу рассасывается и уходит. Никто не сумеет отнять у него Дюнку. Ни силой, ни ложью. Вот так. |