Онлайн книга «Аркадий и Борис Стругацкие. Собрание сочинений. Том 3. 1961-1963»
|
– А о чем писать надо? Опять про баню? – Про баню тоже есть. Про баню, про Лысую Гору. Хому Брута надо заклеймить. – Хома наш Брут – ужасный плут, – сказал я. – И ты, Брут, – сказала Стеллочка. – Это идея, – сказал я. – Это надо развить. В лаборатории Романа на столе была разложена газета – огромный девственно чистый лист ватмана. Рядом с нею среди баночек с гуашью, пульверизаторов и заметок лежал живописец и киномеханик Александр Дрозд с сигаретой на губе. Рубашечка у него, как всегда, была расстегнута, и виднелся выпуклый волосатый животик. – Здорово, – сказал я. – Привет, – сказал Саня. Гремела музыка – Саня крутил портативный приемник. – Ну, что тут у вас? – сказал я, сгребая заметки. Заметок было немного. Была передовая «Навстречу празднику». Была заметка Кербера Псоевича «Результаты обследования состояния выполнения распоряжения дирекции о трудовой дисциплине за период конец первого – начало второго квартала». Была статья профессора Выбегаллы «Наш долг – это долг перед подшефными городскими и районными хозяйствами». Была статья Володи Почкина «О всесоюзном совещании по электронной магии». Была заметка какого-то домового «Когда же продуют паровое отопление на четвертом этаже». Была статья председателя столового комитета «Ни рыбы, ни мяса» – шесть машинописных страниц через один интервал. Начиналась она словами: «Фосфор нужен человеку, как воздух». Была заметка Романа о работах отдела Недоступных Проблем. Для рубрики «Наши ветераны» была статья Кристобаля Хунты «От Севильи до Гренады. 1547 г.». Было еще несколько маленьких заметок, в которых критиковалось: отсутствие надлежащего порядка в кассе взаимопомощи; наличие безалаберности в организации работы добровольной пожарной дружины; допущение азартных игр в виварии (писал Конек-Горбунок, проигравший в железку недельный овсяной паек Кощею Бессмертному). Было несколько карикатур. На одной изображался Хома Брут, расхлюстанный и с лиловым носом. На другой высмеивалась баня – был нарисован голый синий человек, застывающий под ледяным душем. – Ну и скучища! – сказал я. – А может, не надо стихов? – Надо, – сказала Стеллочка со вздохом. – Я уже заметки и так и сяк раскладывала, все равно остается свободное место. – А пусть Саня там чего-нибудь нарисует. Колосья какие-нибудь, расцветающие анютины глазки… А, Санька? – Работайте, работайте, – сказал Дрозд. – Мне заголовок надо писать. – Подумаешь, – сказал я. – Три слова написать. – На фоне звездной ночи, – сказал Дрозд внушительно. – И ракету. И еще заголовки к статьям. А я не обедал еще. И не завтракал. – Так сходи поешь, – сказал я. – А мне не на что, – сказал он раздраженно. – Я магнитофон купил. В комиссионном. Вот вы тут ерундой занимаетесь, а лучше бы сделали мне пару бутербродов. С маслом и с вареньем. Или, лучше, десятку сотворите. Я вынул рубль и показал ему издали. – Вот заголовок напишешь – получишь. – Насовсем? – живо сказал Саня. – Нет. В долг. – Ну, это все равно, – сказал он. – Только учти, что я сейчас умру. У меня уже начались спазмы. И холодеют конечности. – Врет он все, – сказала Стеллочка. – Саша, давай вон за тот столик сядем и все стихи сейчас напишем. Мы сели за отдельный столик и разложили перед собой карикатуры. Некоторое время мы смотрели на них в надежде, что нас осенит. Потом Стеллочка произнесла: – Таких людей, как этот Брут, поберегись – они сопрут! – Что сопрут? – спросил я. – Он разве что-нибудь спер? – Нет, – сказала Стелла. – Он хулиганил и дрался. Это я для рифмы. Мы снова подождали. Ничего, кроме «поберегись – они сопрут», в голову мне не лезло. – Давай рассуждать логически, – сказал я. – Имеется Хома Брут. Он напился пьяный. Дрался. Что он еще делал? – К девушкам приставал, – сказала Стелла. – Стекло разбил. – Хорошо, – сказал я. – Еще? – Выражался… – Вот странно, – подал голос Саня Дрозд. – Я с этим Брутом работал в кинобудке. Парень как парень. Нормальный… – Ну? – сказал я. – Ну и все. – Ты рифму можешь дать на «Брут»? – спросил я. – Прут. – Уже было, – сказал я. – Сопрут. – Да нет. Прут. Палка такая, которой секут. Стелла сказала с выражением: – Товарищ, пред тобою Брут. Возьмите прут, каким секут, секите Брута там и тут. – Не годится, – сказал Дрозд. – Пропаганда телесных наказаний. Брут, прут, мнут, кнут… Все это телесные наказания. – Помрут, – сказал я. – Или просто – мрут. – Товарищ, пред тобою Брут, – сказала Стелла. – От слов его все мухи мрут. – Это от ваших стихов все мухи мрут, – сказал Дрозд. – Ты заголовок написал? – спросил я. – Нет, – сказал Дрозд кокетливо. – Вот и займись. – Позорят славный институт, – сказала Стеллочка, – такие пьяницы, как Брут. – Это хорошо, – сказал я. – Это мы дадим в конец. Запиши. Это будет мораль, свежая и оригинальная. – Чего же в ней оригинального? – спросил простодушный Дрозд. Я не стал с ним разговаривать. – Теперь надо описать, – сказал я, – как он хулиганил. Скажем, так. Напился пьян, как павиан, за словом не полез в карман, был человек, стал хулиган. – Ужасно, – сказала Стеллочка с отвращением. Я подпер голову руками и стал смотреть на карикатуру. Дрозд, оттопырив зад, водил кисточкой по ватману. Ноги его в предельно узких джинсах были выгнуты дугой. Меня осенило. – Коленками назад! – сказал я. – Песенка! – «Сидел кузнечик маленький коленками назад», – сказала Стелла. – Точно, – сказал Дрозд, не оборачиваясь. – И я ее знаю. «Все гости расползаются коленками назад», – пропел он. – Подожди, подожди, – сказал я. Я чувствовал вдохновение. – Дерется и бранится он, и вот вам результат: влекут его в милицию коленками назад. – Это ничего, – сказала Стелла. – Понимаешь? – сказал я. – Еще пару строф, и чтобы везде был рефрен «коленками назад». Упился сверх кондиции… Погнался за девицею… Что-нибудь вроде этого. – Отчаянно напился он, – сказала Стелла. – Сам черт ему не брат. В чужую дверь вломился он коленками назад. – Блеск! – сказал я. – Записывай. А он вламывался? – Вламывался, вламывался. – Отлично! – сказал я. – Ну, еще одну строфу. |