Онлайн книга «Смерть перед Рождеством»
|
В воздухе витает запах гари, но дым рассеялся. Машины «Скорой помощи» выстроились в ряд. Пока медики занимаются демонстрантами, полицейские не спускают глаз с тех и других, а журналисты снимают и записывают. В стороне испуганная кучка любопытствующих. Где-то среди них Лиза Сведберг. Мы с Бирком всего лишь зрители: наблюдаем за всем этим с другого конца парка. – Ты видел? – Я видел, – отвечает Бирк. На снегу лежит красно-черно-белый флаг антифашистского фронта. – Думаешь, его действительно застрелили в глаз? – спрашиваю я. – В глаз или куда еще – теперь начнется черт знает что… Вспомни Гётеборг. – Тогда мне был двадцать один год. Бирк смотрит на меня удивленно: – Правда? – Я еще учился. – И что, у вас об этом совсем не говорили? – Говорили, конечно. Только сам я в этом не участвовал. Бирк оборачивается, улыбается, показывая рукой в сторону дороги: – Опять за нами этот «хвост»… Там, припаркованная у тротуара, маячит знакомая «Вольво». – Теперь они даже не прячутся. Нащупывая в кармане диктофон, спрашиваю себя, какие еще сюрпризы готовит нам эта штука. – Они знают, что Лиза была у нас, – говорит Бирк. – СЭПО, ты имеешь в виду? – Да, мы должны были ей об этом сказать. – Но не успели. Вообще, на нее следовало бы надавить, может, даже задержать ее. – Задержать антифашистку, которая ненавидит полицейских? Из парка выруливает «Скорая». Без сирены, но с синей «мигалкой» на крыше. Народ нехотя расступается, пропуская ее. Рядом с нами приземляется листовка, на разбросанные по снегу такие же. Бирк поднимает ее, я читаю через его плечо: «Шведская культура находится в критическом состоянии. За последние несколько десятилетий представители чуждых нам народов фактически оккупировали север страны. Между тем политики и СМИ продолжают призывать нас к толерантности и со всех трибун провозглашают расовую и культурную интеграцию. Каждый народ сам определяет свою судьбу, а значит, имеет право и должен защищаться. Нас уничтожают, в то время как коррумпированные политики любое проявление недовольства объявляют незаконным. Наши руки связаны, но приверженцам “мультикультуры” этого мало: они затыкают нам рты. Ситуация требует от нас незамедлительных действий. Мы должны заявить о себе, чтобы иметь возможность нанести ответный удар. Мы не можем больше молчать. Мы должны обеспечить существование нашего народа и будущее нашим детям». Сверху листовки шел текст: «Вступайте в ряды “Шведского сопротивления”, боритесь за Швецию». – О чем ты думаешь? Бирк роняет листок на землю. – О Лизе Сведберг, – отвечаю я. – Ведь то, что она рассказывала о ночи убийства, согласуется с показаниями Йона Тюрелля до мельчайших деталей… Неплохая наблюдательность для шестилетнего мальчика… – Жаль, у нас нет подозреваемого. Показали бы фотографию этому Тюреллю. – Сомневаюсь, что он мог разглядеть так много с такого расстояния, – говорю я. – Мальчик всего лишь видел, как кто-то рылся в рюкзаке Хебера. Кроме того, было темно – этот двор что угольный погреб. И потом, прошло слишком много времени. Мальчик мог подзабыть… – И все-таки, – перебивает меня Бирк. – Можно было бы попробовать. – Если только СЭПО есть с чем пробовать, – замечаю я. – Думаю, вполне может быть. – И кто он в таком случае? – Черт его знает. – Лицо Бирка омрачается. – Черт их всех разберет… Вокруг нас заснеженный парк. Мысли ускользают от моего сознания, я чувствую себя подавленным и усталым. В толчее по другую сторону парка мелькает фигура Лизы Сведберг. Она держит руки в карманах, но едва ли озабочена холодом. Перед ней высокий мужчина, не сразу я узнаю в нем Оскара Сведенхага. Они о чем-то разговаривают, но Лиза все чаще замолкает, отводит глаза в сторону. Наконец уходит – быстро-быстро… Я наблюдаю не вмешиваясь. Я здесь ни при чем. – Эй… – раздается над ухом голос Бирка. – Эй, очнись… Я оборачиваюсь. – Я говорю, пойдем, что ли… Что с тобой? Я поднимаю голову. – Ты совсем скис, – продолжает Габриэль. – Всё в порядке? Я молчу. Вокруг воют сирены. Мы идем назад, к машине. – Олауссон мне угрожает, – говорю я. – Что? – Стоит мне еще раз сунуть нос в дело Хебера – он отстранит меня от работы. Он не верит, что я завязал с «Собрилом». – Черт… Но ты ведь… завязал, так? – Почти… Есть еще кое-что… – Я спешу сменить тему. – Что? – спрашивает Бирк. Нащупываю в кармане «Собрил». Вспоминаю папу, его голос. – Ничего, ничего… Просто я запутался… совершенно. Бирк распахивает дверцу. Я оставляю «Собрил» в кармане, подавляя почти непреодолимое желание проглотить зараз целую горсть. * * * Мы покидаем район Роламбсхофспарка, черная «Вольво» следует за нами на расстоянии. Я достаю из кармана диктофон, протягиваю Бирку. Смеркается. Где-то возле Кунгсхольмена «Вольво» пропадает из вида. Габриэль выглядит довольным. Включает радио, где рождественские песнопения чередуются с последними новостями из Роламбсхофспарка. – Ты не забыл, что сегодня воскресенье? – спрашиваю я Бирка. Он смеется: – А какое это имеет значение? * * * Мой телефон звонит. Чертова штуковина… Это Бирк. Я должен ответить, но не могу и не хочу, потому что под дверью ждет Сэм. И потом, уже вечер. Из квартиры за стенкой доносятся голоса и смех. Похоже, они там и в самом деле счастливы. – Весь день не могла до тебя добраться, – говорит Сэм. – Ты звонила всего два раза… – Можно войти? Я отступаю в сторону. В прихожей меня окутывает неповторимый аромат Сэм, смешанный с запахом снега и декабрьского города. Я вспоминаю время, когда мы жили вместе, – возможно, самое счастливое в моей жизни, если не считать последнего года. Сэм расстегивает пальто, не снимая с плеча сумки. – Я могу остаться у тебя на ночь? – Да. – Боюсь спать одна… – Я сказал «да». – Видишь ли, я не хочу тебя принуждать. Ты часто соглашаешься на то, к чему не имеешь ни малейшего желания. Я запираю дверь. – Я хочу, чтобы ты осталась. |