Онлайн книга «Золотарь, или Просите, и дано будет…»
|
— Не оборачивайтесь! Не прикасайтесь ко мне! Даже не смотрите на меня! Второй поворот, и Золотарь обнаружил перед собой Кота. — Купился! — заржал адвокат. — Эй, народ! Где аплодисменты? Народ жидко захлопал. — Идиот, — резюмировал Золотарь. — Клинический. Друг детства шутовски раскланялся. — Что ты здесь делаешь? — Стреляли… В смысле, послали. Я шефу — какой медосмотр, в натуре?! Рабочий день йок, время пиво пить! А он меня по адресу. И сюда, и вообще. Я и пошел. А чё делать? Не, ну пивка мы, ясен пень, накатили по дороге… Судя по густому «выхлопу», накатил Кот от души. — Что это еще за лихорадка Зоммера? — Волосистая лихорадка Зоммера! — Кот воздел руки к потолку. — Типичный случай. Дамы! Барышни! Леди! Одолжите зеркало преуспевающему юристу! — С радостью! Натэлла — ясен пень, как сказал бы адвокат — успела первой. — Яков Моисеевич Зоммер, — нудным тоном лектора затянул Кот, — заслуженный юрист Украины и мой непосредственный начальник, лыс как колено. Но для лихорадки, возникающей при общении с ним, характерны вот такие симптомы! Он сунул зеркальце Золотарю под нос. Из зеркала глядел панк. «Ирокез»? — нет, «дикобраз»! Волосы после феиного геля стояли дыбом, гребнем, девятым валом. Как и не мылся… Зеркала в ванной не было. Зато фен нашелся. — Блин… Глядя на сконфуженного Золотаря, басом захохотала Натэлла. А парни — лохматый и меломан с наушниками — заржали молодыми жеребятами. Кот от души наслаждался произведенным эффектом. — Таких в наше время стригли, — хрипло буркнул ветеран. — На улице поймают — и ножницами! Или руки за спину, и в парикмахерскую. Машинкой — под ноль! — Кто в первый кабинет? — Я! Я в первый! — встрепенулся Кот. И нырнул в открывшуюся дверь. Вот так всегда, с обидой подумал Золотарь. Нашкодит и удерет. — А по твоему делу в Новосибе работают! Я не забыл! — румяная физиономия адвоката высунулась наружу. — Старик, все будет тип-топ! У нас как в аптеке! Пацан сказал — пацан сделал! Все. Сгинул. — Стригли? Это ж беспредел, — лохматый волком уставился на деда. — За такое западло в репу дают… — Беспреде-е-ел! — передразнил его ветеран. — Западло! Нахватались словечек у зеков! Из жизни зону сделали! В мое время порядок был. Это сейчас — беспредел. — Порядок? Вертухаил, дед? Признавайся! — Закрой пасть, сопляк! — На вышке, да? Политических расстреливал? — Я на танке воевал! Из плена бежал!.. партизанил! — На Таньке ты воевал, — буркнул меломан. — Без штанов. — Молчи! Гаденыш… — Бежал он. Он от Гитлера ушел, и от Сталина ушел… Колобок. — Ты! — ветеран захлебнулся. — Ты… сволота… Дед встал. Он вставал долго — кряхтя, боясь потревожить колени, с трудом разгибая спину. В этом не было ничего смешного. Старик, инвалид, одной ногой в гробу, он вставал — страшно. Золотарю даже почудилось, что ветеран с успехом добрался до парня, взял за грудки — и об стену, молча, с размаху… Знакомой вони не чувствовалось. То ли дед при всем его праведном гневе не был агрессивен, то ли это была какая-то другая, стерильная агрессия. Без запаха. Не один Золотарь уловил странность. Между ветераном и парнем, который тоже вскочил со стула, изобразив какое-то подобие боксерской стойки, образовалась Натэлла. Грандиозная, безмятежная, она повела крутым бедром, и парень вернулся на прежнее место. С треском. — Ой! — бегемоточка развела руками. — Я такая неуклюжая… Левая ручка Натэллы мелькнула в опасной близости от лица меломана. Тот побледнел. Пожалуй, он с большим удовольствием попал бы под грузовик. — На вашем месте я бы извинилась, молодой человек. — Это я? Это мне извиняться? — Вам, — грудь-балкон нависла над упрямцем. — Вежливость украшает. — Ну, дед… Ты, значит… Парень скис и завершил мысль: — Не сердись. Я ж не со зла. Сократили меня. Вот. — Спасибо, дочка, — вдруг сказал ветеран. Усы его поникли, задор исчез. — Помру я скоро. А все воюю. Не навоевался, дурень. Спасибо тебе. И левый ус не выдержал — завился винтом: — Видная ты баба. Золото. Эх, где мои годочки!.. 5 — В детстве писались? — Да. — До какого возраста? — Не помню. — Вспомните. Постарайтесь. — А до какого возраста дети писаются? — Это я у вас спрашиваю! — Пишите, до трех лет. Психиатр был похож на Фрейда. У нас в доме напротив, одинокая дама держит американского бульдога. Кличка — Фрейд. Характер — нордический. В смысле, невменяемый. Бочка на кривых ножках. Одна, но пламенная страсть — вцепиться в глотку. Хоть бы чью. Особая ненависть — к рослым, длинноногим кобелям. Не один доберман пострадал за свой экстерьер. — Мысли о суициде посещали? — Нет. — Уверены? — Да. Могучий торс. Лапы карлика-геркулеса. Плечи Атланта. Сизая щетина на брылях. Надбровные дуги неандертальца. Тени великих за спиной. Юнг, Ломброзо, папаша Зигмунд. Кто там еще? Карнеги? Остап Бендер? — Депрессивные расстройства? — Нет. — Отвечайте громче. — Нет! — Неврозы? Психозы? — Это вы у меня спрашиваете? — Я. У вас. — Нет. — На учете состоите? — Где? — Значит, не состоите… Фрейд решительно был чем-то раздражен. Его раздрай передался мне. Он сверкал глазками — и я. Он сопел — и я. Он придвигался ближе — и я не отступал. Он ерзал стулом по линолеуму — и я качался с пятки на носок. Два пса кружили друг вокруг друга — принюхиваясь, ворча. Вопросы больше не казались мне идиотскими. Смысл сказанного исчез, отдалился. Осталось лишь звучание. Краткий рык — нутряной, злобный. И — рык в ответ. — Транквилизаторы принимаете? — Какие? — Феназепам. Реланиум. — Зачем? — Для снятия тревоги. — Я не тревожусь. — Умножьте пять на семь. |