Книга По ту сторону жизни, страница 82 – Екатерина Лесина

— Я не люблю овсянку! И кисели тоже!

— Мейстер велел…

Я не стала слушать дальше.

Поднявшись к себе, я приняла ванну и переоделась, пусть к позднему — на часах близилась полночь, но все-таки ужину. Место… место надо поискать… в лабораториях? Или… поинтересоваться у Гюнтера? Не вариант. Он, конечно, знает много, а уж верность его роду и вовсе глубоко запредельна, однако меня он полагает слишком юной, да ко всему женщиной, а их надлежит беречь. Заботиться. И не вмешивать в темные дела дней иных.

Выбор я остановила на ярко-красном платье прямого кроя. Простое на первый взгляд, сшито оно было из переливчатой тафты и украшено стеклярусом, да и вовсе имелось в нем свое очарование.

Капелька помады на губах. Цвет лица… по-своему хорош. Брови подвести. Глаза оттенить. Перчатки. Крохотная вуалетка в волосы. Я послала воздушный поцелуй зеркалу: кто на свете всех милее…

Чем хороша глубокая ночь? Нормальные люди спят, а ненормальные слишком заняты собой и собственными делами, чтобы обращать внимание на кого бы то ни было.

Инквизиторы, отужинав, — Вильгельм кривился и отказывался есть овсянку, норовя стянуть из тарелки Диттера утиную ножку, которую тот уступать не желал, — отправились в библиотеку… видите ли, им всенепременно надобно пролистать те самые запрещенные книги, которые я, не без их помощи, вынесла из храма. Пролистать. Переписать. И вообще с головой, так сказать, погрузиться в хитросплетения темного разума и иже с ними… Пускай, до книг я в свое время доберусь, а на сегодня было у меня еще одно дельце.

Я позволила проводить себя сперва до спальни, после и в лабораторию. И вот сомнение читалось-таки в глазах Диттера…

— Ты же не наделаешь глупостей? — тихо спросил он, наклонившись к самому уху.

— Конечно нет, дорогой… — я коснулась пальцем сухих его губ.

Просто… Захотелось подразнить. Такой серьезный. Хмурый. И растрепанный. И бессонница ему к лицу, как и близость смерти… жаль будет отпускать: подобные мужчины встречаются не так уж часто.

— Дорогой? — приподнятая бровь и смешок.

— Почему бы и нет?

— Не знаю. — Ему идет улыбка, когда вот так, легкая и искренняя, мальчишеская какая-то, хотя сам он далеко не мальчишка. Морщинки в уголках глаз. И на лбу тоже появились. Он часто хмурится и еще совсем отвык улыбаться. Вот и теперь будто вспомнил, где находится и по какому поводу.

Отстранился. Сделал шаг назад. Вздохнул. И добавил:

— Пожалуйста, будь осторожна.

— Буду.

В конце концов, себя я люблю и вредить не стану. Просто… оказывается, смерть изрядно способствует взрослению.

Я закрыла дверь. Два замка. Завеса.

И подозреваю, что светлого они не удержат, вздумайся ему проверить мое присутствие, но, как говорил Аарон Маркович, что не запрещено, то разрешено.

…я открыла дверь шкафа и подвинула висевшую в нем форму. Поддавшись наитию, принюхалась, присмотрелась… ничего, обычный травяной след. Да и бабушка, участвуй она в запретном ритуале, не оставила бы подобной улики. Я надавила на завиток и потянула дверь. И еще потянула… механизм за прошедшие годы поизносился, и не смазывали его давненько, да и сделан он был скорее из соображений безопасности, нежели из действительной необходимости.

В коридоре воздух отличался особой затхлостью. Вязкое тяжелое марево.

Узкий проход, затянутый паутиной… пауки, выросшие до немалых размеров. Что-то шмыгнуло под ногами и благоразумно убралось. Как ни странно, видела я, несмотря на отсутствие света, неплохо. И камни, и следы на них… пауков.

Мох. Белый лоскут одежды, приклеившийся к стене… поневоле навевает мысли о прекрасной девственнице, которую вели сим путем, дабы использовать в запретном ритуале.

Путь свернул.

Никогда не могла понять, чем руководствовался человек, его строивший. Повороты были небольшими, будто коридор натыкался на препятствие, обойти которое не был способен, и сворачивал, чтобы потом восстановиться в прежнем своем течении.

Запахло водой. Сеном. Металлом.

Вот и конюшни, ныне переделанные под автомобильный ангар. Машины трогать я не стала — надо будет послать кого-нибудь, пусть отгонят авто от дома старой ведьмы, а то ведь знаю я нашу жандармерию. Объявят уликой, после переведут по отчетности в невостребованную собственность, и потом несколько лет в судах будешь доказывать свое право забрать несчастную машину.

Я толкнула дверь и прислушалась.

Тихо. И спокойно. Дождик опять зарядил, как бы намекая, что прогулки столь поздние не всегда способствуют здоровью. Впрочем, мне о здоровье думать поздно, а ночь… хорошая ночь. Беззвездная.

Небо тучами затянуло, фонари едва-едва темноту разгоняют… самое оно на ведьм охотиться. Или ведьмам.

— Знаете, мне всегда казалось, что тьма другая, — от стены ангара отлипла тень, которая взяла и превратилась в Монка.

— Какая?

Вот же… и шею ему не свернешь.

А в подвалах наших не один труп скрыть можно. Что и говорить, предок мой понимающим человеком был, с немалым запасом строил. И подозреваю, судя по тем самым отчетам древним, не все запасы мне ведомы.

— Агрессивная. Стирающая разум…

— То же могу сказать про свет.

— Все не так, как кажется, верно? — Монк выглядел много старше своих лет, и клянусь, слабый сосуд его тела светился, и что самое отвратительное, это не гляделось неестественным. — Я не собираюсь вас останавливать. Или выдавать. Или… как-то иначе влиять на происходящее.

Его лицо исказила немалая мука.

Благословение?

Ага, что-то подсказывает, сам Монк многое бы отдал, чтобы избавиться от этого благословения.

— Я… лишь хочу предупредить: будьте осторожны… на всякую тьму отыщется большая…

— А на свет?

— Без исключений, — он поклонился и отошел. А я…

— Скажите, — я не рискнула прикасаться к этому человеку. — А вы можете почувствовать, где проводился ритуал… ваша ищейка утверждает, что в доме принесли человеческую жертву…

— И не одну.

— Так вы можете…

— Могу.

— И не только сами почувствовать, но и показать. — Я не понимаю, какую странную игру он ведет, но участвует в ней Монк не по собственной воле. А у силы, его ведущей, собственный взгляд на наше нынешнее бытие… и все же стоит спросить разрешения.

Монк молчал.

Долго так молчал. Стоял, закрыв глаза, опершись рукой на капот старенькой машины, и свет, в нем заключенный, пульсировал, ворочался, грозя разломить слабый сосуд человеческого тела.

— Я… да… это я могу сделать, — тихо произнес он. — Спасибо.