Онлайн книга «Самая страшная книга. Призраки»
|
Федя скрутил кукиш великану Петру. Банки с заспиртованными диковинками бросали на стены уродливые тени. Младенец-циклоп, единорог, дитя без костей. Пылились по углам пыточные инструменты времен опричнины, дыба, смастеренная дядькой, и главная потеха паноптикума – купленный за баснословные деньги монгол. В детстве Федя ужасно боялся этой металлической статуи. Плоская усатая физиономия напоминала ему унтер-офицера, повесившего отца. Федя плеснул на тряпку подсолнечного масла. – Что, будем тебя щекотать? Монгол ожил так внезапно, что переполошились тени уродцев и императоров. Поднял голову в азиатском тюрбане. Заработали шестеренки. Мальчик быстро пришел в себя: чай не восемь лет. Захихикал и стукнул носком по статуе. – Хорош дурачиться, Пашка. Внизу распахнулась секретная дверца, за ней маскировалась ниша, достаточно просторная, чтобы вместить карлика Пашку. Ниша пустовала. Монгол двигался без посторонней помощи. Федя попятился. Холодные зрачки статуи ввинчивались в его мозг. – Открой, – проскрежетал голос, не похожий на тот, которым развлекал посетителей Пашка. – Открой клетку. Открой клетку. Открой клетку. Федя выбежал из паноптикума, дрожа. И во сне он убегал от исполина-монгола. – Открой, открой, открой… Ночью по городским трактирам было зарезано шестьдесят человек. Тринадцать застрелено на дуэлях. В Немецкой слободе купец задушил любовницу и пятерых ее детей, а полицейскому Никите Андрееву приснилась почившая в бозе супруга. – Слушай внимательно, – сказала она, – мальца не трогай, пущай делает, что должен. Понял меня, пес? – Понял, любушка! – заверил Никита Андреев. Он приходился племянником Василию Андрееву, что убил архиепископа Амвросия. Рычала, не сводя с шатра глаз, тигрица Саломея… – Бублики! Калачи! Пироги! С печенью, с повидлом, с капустой! Ярко светило солнышко с небес, где, по словам дядьки, отродясь не было рая. Переливался лед. Музыканты тешили гостей гуслями, гудками, сурьями, накрами, ленками, шарманками. Путались под ногами карлики в мерзких харях, свистели и улюлюкали. – За холмами за лесами Бонапарте с плясунами! Охочих до зрелищ собралось под три сотни, и народ прибывал. Собольи, бобровые, овчинные воротники, золотые украшения красавиц, французский парфюм… Федя зорко следил, искал, а что – бог весть. Как червячка в яблоке высматривал. Беспокойство нарастало. Он чувствовал: грядет плохое, неминуемое. И Саломея чувствовала, гарцевала в клетке. – Куда прешь, дрянь?! – чиновник пнул рядского повара, и гороховый кисель пролился на снег. А в воздухе пролилась предгрозовая атмосфера. Две торговки тягались за волосы, вереща. Детвора смела с лавки глазированные орешки. Повсеместно вспыхивали стычки. Федя петлял по набережной, сторонясь членов труппы. Косился на балкончик зазывалы – рано утром рекомендор до хрипа спорил с Ханом, а после пропал. Только мочальная борода и осталась. Вышли из паноптикума заплаканные девицы: спрашивали у монгола про суженого, а он напророчил им трупных мух да могилу. – Язык говяжий, рубцы, осетр! – Леденцы по копейке! Под арками моста проститутки обслуживали клиентов, чего не было вчера. За «чистым» людом повалил «черный»: наклюкавшиеся загодя оборванцы, цыгане, юродивые… Звонкие шлепки сопровождало восторженное оханье. На огражденной арене «сам на сам» дрались взмыленные бойцы. Яростнее, отчаяннее, чем обычно. Кулаки вминались в носы, в ребра, калечили соперников. Языческим стрекотом подстегивали драчунов бубны. Кучерявый боец сдавался. Его нижняя губа болталась, надорванная. Красные капли оросили очаровательную брюнетку с завитками-барашками. Она облизалась хищно и похотливо. Федя отвернулся, преисполненный отвращения. – Эй, ты! – крикнул ему толстяк в кивере. Над козырьком сверкал двуглавый орел. – Покличь-ка мне главного. – Сию минуту. Хан уже шагал к ним по льду. Одежды на нем были белее снега. – Чем могу быть полезен, господин инспектор? – Соблаговолите немедленно перенести шатер на берег, во избежание несчастных случаев. И потрудитесь пояснить характер анонсированного чуда. – О, – елейно промурлыкал Хан, – воля ваша. Пойдемте. Толстяк, сморкаясь, потопал за Ханом к шатру. Опустился цветастый полог. Четверть часа созерцал Федя с набережной, но инспектор так и не вышел. Победитель безжалостно мутузил противника, под насмешливый гогот он оторвал его губу, с корнем, с лохмотьями и клочком подбородка. Швырнул сувенир гурьбе. Брюнетка подобрала кровоточащий лепесток и кокетливо вставила в прическу. Струйка потекла по ее надушенному виску. За улыбками скрывались личины безумцев. Разогретые «брыкаловкой» гимназисты избивали тростью полумертвого цыганенка. Порхали полуголые барышни в одних кунавинских шалях. Затвердевшие от морозца соски были разукрашены помадой. – Давай с нами, парень! За брустверами моста кого-то насиловали. Щекастый школьник пырнул в глазницу товарища сахарным петушком, обсосанным до тонкой пики. – Черт-те что, – сказал полицейский Никита Андреев. За ярмаркой он наблюдал из оконца будки- «чижика». И, между прочим, это было его пятое произнесенное «черт-те что» за смену. Возмущенный до крайности, он даже подумывал вызвать подмогу, но идея покинуть будку нагоняла тоску. Замуровавшись, Никита Андреев кушал жареную колбасу. Вечерело. Площадь осветила луна, фонари балаганщиков и огонь в смоляных бочках. Умолкла музыка. – Начинается! – Сюда, сюда! Разношерстная толпа спускалась на лед. Карлики выстроились у береговой линии, зачем-то вооружившись баграми и топориками. Постепенно труппа и зрители переместились на реку. Федя продрался через локти, распихал зевак. Сердце пульсировало в районе глотки. У шатра приветствовали честной люд Хан и дядька Лаврентий. Федя поймал взгляд приемного отца. «Не надо!» – взмолился он мысленно. Дядька кивнул и улыбнулся по-отцовски. – Мы обещали вам чудо! – крикнул Хан. – Восхищайтесь же! Пречистая Дева во плоти! Шатер опал английской подарочной упаковкой. Под ним был помост, белая полотняная сень. На помосте стояла девушка в рубище, костлявая, но полногрудая, грязная и плешивая. Она смотрела с испепеляющей ненавистью. Люди отшатнулись. И как по команде потянулись к помосту единым живым организмом. – Дева! Дева! – зашелестело сборище. |