Книга Доброключения и рассуждения Луция Катина , страница 60 – Борис Акунин

– Ладно, спытаю судьбу, помогай мне Господь.

– Поможет-поможет, – ободрил мужичину священник.

А выдержавший осмотр Луций теперь спросил сам:

– Что ж ты раньше «судьбу не спытал»?

– Один не сдюжил бы. А мужики, с кем толковал, все робели.

– Почему они робели, а ты нет? – не отставал Катин.

– Я лодочник, косарей на ту сторону вожу, а обратно – сено, – ответил Конон не сразу. – Река вольная, я один, гребешь – думаешь. А деревенские всегда кучей, да под приглядом. Наверно поэтому.

Очень оживленный ночным приключением, Луций азартно потер руки.

– Что ж, коли у нас военный совет, давайте составлять диспозицию.

Увидел по лицам, что сказал непонятно. Выразился проще:

– Надо прикинуть, как нам сих трех лиходеев одолеть. Однако предупреждаю, что оружия у меня нет, и я всяко не стал бы багрить руки кровью.

– Я обагрю, – спокойно сказал на это Конон. – Мне и оружия не надоть. Братья, трое, с вечера сильно гуляли. Ныне дрыхнут пьяные в избе. Войдем, я Агапке топором башку расшибу, а Еремку с Елизаркой повяжем. Они без Колченога враз квелые станут. Одному бы мне не справиться, а вдвоем запросто. Вот и вся спозиция.

– Нет, – строго молвил Луций. – Башку расшибать мы никому не будем. И ночью, как тати, нападать не станем. Закон и справедливость не побеждают через коварство. – Он повернулся к попу. – Есть ли у вас, отче, колокол? Как вы созываете прихожан на службу?

– Якож билом. И на пожар тож, только звоню не благостно, а истово.

– Вот и ладно. Ночи теперь коротки. Как только рассветет, бейте истово. Чтоб вся деревня, не продравши глаз, прибежала. Тут я, новый барин, им и явлюсь.

– Давайте я в Агапкиной избе дверь снаружи поленом подопру, – предложил лодочник. – А полезут через окно – сшибу одного за одним.

– Насилия не будет! – отрезал Луций. И священник его в сем некровопролитном намерении поддержал – выразил уверенность, что Бог поможет.

– Если братья на сход придут, сгинем ни за что! Никто не заступится! – попробовал спорить Конон, но остался в одиночестве.

– Вы как хотите, – буркнул он, сдаваясь, – а я за топором схожу. Он у меня ухватистый.

Остаток куцей июньской ночи провели так: Пигасий на коленях молился перед образами, вернувшийся с топором Конон мрачно точил лезвие, Катин предавался размышленьям.

Вот ныне каков мой Гофрат – пресвитер с первым министром, с улыбкой думал он. Может, собою неказисты, но, ей-ей, батюшка не хуже доктора Эбнера, а лодочник, несомненно, достойней графа Тиссена. Сии мужи ныне помогут мне восстановить законность, а после – преобразить Карогду в новый Гартенлянд.

Как раз и Волга замалиновела от зари, явив такую красу, какая не снилась никакому Ангальту с его худосочной Эльбой.

– Пора, – сказал Луций священнику. А лодочнику велел: – Наточил топор – и оставь. Он не понадобится.

* * *

Заполошный гул распугал с крыш воронье, и оно с криком заметалось по небу. В селе там и сям захлопали двери, зашумели тревожные голоса.

Наш герой стоял перед церковью, на маленькой площади, близ колодезя с журавлем, в величавой позе: руки скрещены на груди, одна нога выставлена вперед, чело насуплено содвинутыми бровями.

Люди бежали с обеих сторон – мужики в исподнем, бабы в одних рубахах, многие простоволосы. Под ногами у взрослых метались перепуганные детишки.

Вспотевший Пигасий всё лупил бруском по железной простыне, ни на чьи вопросы не отвечал, а лишь указывал на недвижного Луция. Крестьяне застывали, видя незнакомого строгого человека в господском платье. Те, кто прибежал в шапках, – сдергивали. Пространство перед церковью быстро заполнялось.

– Половина есть, даже боле, – шепнул за спиной Конон. – Давай, барин, зачинать, пока Колченог с братьями не притащились! Поздно будет!

– Хорошо, – слегка кивнул Луций. – Ну, как условились…

Лодочник вышел вперед и во всю глотку проорал:

– Не видите кто приехал? Кланяйтесь новому барину! Хватит, наозорничались! Теперя порядок будет! В землю, в землю кланяйтесь!

По толпе прокатилось колыхание – крестьяне один за другим падали на колени и склоняли головы.

– Мне этого не надо! – сердито прошипел Катин.

– С ими по-инакому нельзя, – так же тихо ответил Конон и снова закричал в полный голос: – Никшни! Барин говорить будет!

Деревенские с колен не встали, но разогнулись. На Луция смотрело множество испуганных лиц. Это было неприятно.

– Встаньте, добрые поселяне! – приветственно простер он руки. – Поднимитесь! Я не икона, я всего лишь ваш помещик. И чаю сожительствовать с вами в добром согласии. Подымайтесь, подымайтесь!

Не сразу, не быстро, но поднялись. Сзади подходили новые, уже не бегом, а шагом, потому что набат прекратился. Людское скопище уплотнилось, задних было не разглядеть.

– Взирайте на меня не как на своего угнетателя, но как на учителя, который желает своим ученикам добра и процветания, – продолжил Катин с чувством. – Это селение – наша школа! Мы будем учиться в ней разумному хозяйствованию, совместному житию на благо друг другу, взаимственной поддержке и уважению!

По глазам близкостоящих он видел, что благая речь крестьянам то ли невнятна, то ли не вызывает веры, и решил, что пора перейти от идейной части к практической – уж тут-то слушатели возрадуются.

И Луций заговорил о том, что барщины, принудительного и бесплатного труда на помещичьих полях, отныне не будет – лишь для тех, кто пожелает улучшить свой достаток, получив за работу часть урожая. Казалось бы, как тут не поразиться и не возликовать? Но карогдинцы внимали безучастно. Задние зашевелились, задвигались, передние заоборачивались. Что я говорю не так? – пришел в недоумение Катин.

А мельник сзади шепнул:

– Ну, держись, барин. Явились.

И Луций увидел, что толпа не просто шевелится, а расступается, открывая проход. В образовавшейся пустоте возник кривовато, но шустро шагающий человек. Одна нога у него была в алом сапоге, другая оканчивалась деревяшкой. Алый же, сильно мятый кафтан распахнут на груди, по поясу затянут шелковым кушаком, из-за которого торчит топор.

– Схожу-ка за топором и я, – шепнул лодочник.

– Не нужно, – остановил его Катин, приглядываясь к карогдинскому угнетателю. С каждым шагом того было всё виднее. Сзади топали еще два рослых парня, но на них Луций пока смотреть не стал – только на главаря.

Лицо, опухшее от вина, глаза налиты кровью, дикая борода торчит, будто щетина у африканского поркупина. Этакого чудища, пожалуй, всякий напугается.

Но не Луций Катин.

Он сам пошел навстречу троице, еще издали крикнул: