Я поняла, как обманываюсь. Я хотела секса с ним, прямо сейчас. Я смогу не кричать? Вряд ли. Надо тормозить. Я сжала губы и шумно дышала через нос. Теперь он удерживал меня ногами и руками. Отлично, как же дальше пойдет обследование? Может, наконец губами? Он не двигался. Я начинала приходить в себя. Пора останавливаться. Я еще могу? Я должна. Это было безумие – позволять ему так делать… Я еще могу сказать «нет». Я могу сказать… Хотя он же сам просил меня молчать. Может, мой рот сегодня не для протестов… Зря я об этом подумала, потому что возвращающаяся рассудительность – с ее «ты должна!», что прорывалась сквозь овладевшее моим телом «хочу!», – после этой мысли была отправлена куда-то за пределы сознания, помещения, Вселенной.
– Пожалуйста, не двигайся. Дай мне закончить, – услышала я совсем рядом.
Он был так близко!
Я не кивала ему в ответ. Я и не могла ему пообещать, он меня не видел. А сказать – значит открыть рот, а я держала в себе все звуки. Он просто решил поверить в мое согласие. И притронулся своими губами к пальцам. Сухими, закрытыми, он еле-еле проводил ими по кончикам моих пальцев. Пауза. Я почувствовала его губы на внутренней стороне и на подушечках другой ладони. Снова сухие, сжатые. Он как будто гладил меня губами. Потом колючей щекой. Он поцеловал меня в запястье, нюхал кожу, кончиком носа двигался по руке вверх, гладил руки пальцами и наконец поцеловал в сгиб локтя. Поцеловал, открыв рот и засасывая кожу, поцеловал так, что обе мои ладошки жадно раскрылись и, схватив только воздух, сжались в кулак. Я его уже не чувствовала. Юра опять отдалился и лег где-то там, далеко.
Расстояние между нами представлялось мне громадным, ведь он был так близко, ведь было уже понятно, что я ему открылась, чего же он ждет? Я хочу еще ласок, еще поцелуев. Я буду лежать смирно, возвращайся. Делай со мной так всю ночь! Как только я так подумала, я почувствовала его руку на своей щеке. Он подержал мое лицо в своей большой ладони, потом пальцами провел вверх к виску, по лбу, носу, к губам. Он гладил мои губы, и я ждала, что после этого он поцелует меня. Я помню прошлый раз, помню, что с этого все началось, но он спустился к шее, обхватил ее ладонью, потом отпустил, перешел на плечи. Замер под ключицами.
Он нежно коснулся груди, обвел пальцами. Я услышала скрип под нами. Под его натиском я развернулась и легла на лопатки. Он оказался надо мной и рядом. Я не сдержала стон. Он замер, но на этот раз не убрал рук. Просто перестал двигаться. Миша ровно дышал, Юриного дыхания я не слышала. Мое прерывалось. Я не могу так больше! Но Юра продолжил играть с грудью. Я сдерживалась. Открывала рот, чтобы выпустить беззвучный стон или хотя бы воздух. Он начал трогать соски, и на этом терпение кончилось.
– Юра! – умоляюще прошептала я, поискав его в темноте.
Я успела прикоснуться к его бедрам и почувствовала все тело. Горячий… сильная грудь… мускулистые плечи… большой… я провела рукой по его груди вверх к шее. Но оказалось, он был надо мной и рядом не для того, чтобы облегчить, а чтобы остановить.
Он опять держал меня за запястья и что-то шептал на ухо. Я слышала только горячее дыхание. Значит, здесь – губы; я повернулась и попыталась найти их, но поймала губами только воздух. Он схватил меня сзади за волосы и оттянул вниз. Наверное, это должно быть больно, но в данный момент я чувствовала только, что отдаляюсь. Что он мне шепчет? Это раздражало.
– Не называй моего имени! – Он уже не шептал.
– Ты разбудишь Мишу, – слабо сказала я.
Я вспомнила о Мише, и он выдохнул с облегчением. Мы лежали некоторое время. Наши ноги сплелись, но так, что своими он удерживал мои. Мне становилось больно под давлением его коленей, я попыталась вытянуть из-под него хотя бы одну ногу, но он не пускал. Одной рукой он перехватил мои запястья и локтем придавил мои руки к кровати; другой – держал меня за голову.
Мы восстанавливали дыхание, и я еще не понимала, что произошло. Отдавала себе отчет только в том, что чувствую боль в ногах и в запястьях. Он сильно держал меня. А потом медленно и сдержанно развернул на другой бок так, что я оказалась спиной к нему. С облегчением я подтянула к себе свободные ноги. Так мы сегодня лежали вместе, когда только оказались в кровати. Только теперь все было иначе.
Я открыла глаза и подумала о ребенке. Для этого ты меня повернул? Чтобы напомнить, почему мы не можем? А зачем ты тогда так делал? Зачем раздразнил меня? Юра прижимался к моей спине, но теперь он сложил передо мной мои руки, вместе и некрепко придерживал их своей рукой. Он не прижимался ко мне нижней частью тела. Но я знала теперь – почему, и иногда это чувствовала. И я опять услышала его пальцы. Что он делает? Ведь тут Миша! Хотя он и раньше тут был. Все время был рядом…
Я закрыла глаза. Он убрал со спины волосы, сквозь них пальцами подобрался к затылку. У меня еще хватало чувства юмора, чтобы улыбнуться. Голова – его любимый орган. Как же хочется услышать его оценку моему черепу. Но Юра молчал. Теперь я слышала и дыхание. Тяжелое, глубокое, срывающиеся. С нажимом он провел по шейным позвонкам вниз, к грудному отделу. Отвлекся на лопатки, вернулся к позвоночнику. Он считает, ощупывает? Юмора хватило до поясницы. Дальше мозг опять отказался анализировать происходящее. Ниже была опасная зона: ягодицы и задняя сторона бедер. Он сделал так, как я боялась и хотела.
Я повернула к нему голову. Я чувствовала его дыхание, его губы. Он не мог контролировать меня, на все рук не хватало. Я пыталась заставить себя успокоиться, возвращала себя силой сама и прижималась щекой к подушке, но он гладил ягодицы, сжимал их, менял темп. Он уже ласкал меня, а не исследовал. Он резко скользнул вверх, по животу, к груди. Взял обе в руку. Сжал. Я застонала. Он оставил грудь и закрыл мне рот ладонью. Через четыре прерывистых вдоха-выдоха он убрал руку и вернулся к животу. Я чувствовала жар внизу. И чувствовала ритмичное движение его бедер. Горячими пальцами он скользнул вниз, к полоске ткани. Стал водить ими вдоль границы, выше лобка, опустился, просунул руку между сжатых бедер. Он был так близко!
Я опять подняла голову и повернула ее к нему. Он не отодвигался. Я застыла, слушая его пальцы и вдыхая его запах. Он гладил меня по бедрам. Переходил на ягодицы. Я хотела, чтобы он вернулся вверх и внутрь. Я больше не могла ждать и сомневаться, я его хотела и не могла думать. Я хотела найти его губы, я раскрыла бедра, я схватила ладошкой его за руку, которая держала меня, и он помог мне развернуться к себе.
Я прижалась к нему всем телом. Я почувствовала сосками его грудь, а животом – его живот. Но он не дал обнять себя ногами. Он накрыл мои ноги сверху своими. Настойчиво и медленно свел мои руки и положил себе на грудь. Я ладошками уперлась в него, отказываясь понимать, что происходит. Он медленно и нежно гладил меня по голове и спине и шептал на ухо: «Тшшшшшш…»
Я его ненавидела. Меня начала бить дрожь. Оказывается, я была мокрая с головы до ног. Я вспотела ото лба и до кончиков пальцев, но этого мне было мало. Соленая вода брызнула из глаз. Я заплакала. А он гладил меня, прижимал к себе и раскачивал, как ребенка. Он опять был папой. Он все время был папой? Женщина плакала. Или это плакал ребенок, у которого отняли конфету под самым носом? Зачем так жестоко?
