Онлайн книга «Экзамен. Дивертисмент»
|
Андрес подождал репортера. – Как дым – над этим следует подумать, – сказал он. – А ведь именно дым замечают прежде всего. Ты можешь прославиться: предложи через свою газету, чтобы благодарные пожарные воздвигли статую в честь дыма. – Обязательно предложу, – сказал репортер. – А статую можно заказать Тройяни. Ну, ребята, туман совсем сгустился. Ничего себе ночку выбрали для прогулки. Одни мы… Ну да ладно, нужно проводить наших экзаменующихся. Две колонны женщин шли в направлении Майского проспекта. Шли стройными рядами в сопровождении молодых людей с факелами и электрическими фонарями. В тумане процессия походила на гусеницу из японского сада, которая ползла, медленно подтягивая туловище. Кто-то вдруг закричал, и Хуан вспомнил — – но Абель, этот болван, опять тут, — сирены машин «скорой помощи», мчавшихся по улице Леандро Н. Алема. Он переложил сверток с кочаном под левую руку и крепче прижал к себе Клару. – Ну, как ты, старушка? – В порядке, все вижу и слышу, все понимаю и немного грущу. – Клара, – сказал Хуан тихо. – Да, я видела. А почему ты беспокоишься? – Я не беспокоюсь. Просто мне это кажется абсурдным. Андрес тоже видел его. – Бедный Андрес, – сказала Клара. – Почему Андрес бедный? – Потому что ему видятся призраки. – А мы с тобой? – И мы – тоже, – сказала Клара. – Но Абель живой, а не призрак. Ей вдруг страшно захотелось плакать. Хорошо бы достался четвертый билет. Репортер купил газету, и они пошли по улице Боливара к Алсине. Моросил теплый мелкий дождичек. – Замечательно, – сказал репортер. – Депутаты утвердили проект защиты диких животных. Когда подходили к проспекту Колумба, скользя на покатом спуске улицы Алсина, Андрес выпустил Стеллину руку, – та всегда заставляла его вести ее под руку, – и чуть отстал, прислушиваясь к резкому голосу репортера и вспыльчивым репликам Хуана; он смотрел, как Хуан ведет Клару – будто ее хотят у него отнять. Хуан выглядел нелепо: прижимал к себе сверток и Клару и что-то выкрикивал в ответ репортеру, да еще останавливался время от времени, поджидая Стеллу и оглядываясь на нее, словно за поддержкой. – Как я устал, – сказал Андрес. – Ну и ночь. Свет фонарей падал с высоты, высвечивая щиколотки Клары, ее стремительную поступь. К утру, наверное, пойдет тонкий, горячий дождь, который всегда наводит уныние. «Я в это не верю!» – выкрикнул Хуан, останавливаясь на углу. Свет омывал волосы Клары и половину лица; Андрес остановился и смотрел на нее; он увидел, как репортер, знаками попросив подождать его, побежал на противоположную сторону улицы. Стелла и Клара разговаривали с Хуаном и совсем позабыли об Андресе, стоявшем в тени. «Я – свидетель, – подумал он. – Свидетельствующий… О чем я могу свидетельствовать, кроме как о себе самом, да и то…» Из подъезда вышла женщина и тихонько свистнула. Высокая худая жгучая блондинка в черном платье, обтягивающем груди. Она остановилась в тени и снова свистнула, глядя на Андреса. – Простите, что я не виляю хвостом, как воспитанный пес, – сказал Андрес, – но я не люблю, когда мне свистят. – Пошли, – сказала женщина. – Пошли со мной, красавчик. Андрес указал ей на группу на углу, на обернувшуюся Стеллу. Репортер уже возвращался с пакетом в руке. – А, – проговорила женщина, сникая. – Так бы и сказал. – Что поделаешь. Ты всегда тут? – Иногда. Можешь найти меня в час в «Афмуне». – Заметано, – сказал Андрес и помахал ей рукой на прощание. Он видел, как она снова отступила в глубину подъезда, как сразу стали темными ее волосы. «Кто его знает, – подумал он. – Может, лучше напиться с этой бедняжкой, чем…» – Винцо первосортное! – кричал репортер. – Пришла пора для эутрапелии, старик, час ночи. Andiamo a fare una festicciola [38] на площади Колумба, и пусть полиция questa sera [39] будет слепа и нема. – Андрес! – крикнула Стелла, глядя, как он медленно подходит к ним, опустив руки в карманы. – Одинокий крысеныш, иди сюда, к своей кошечке. – Кисеныш, – сказал Андрес, – ты – ангел, удерживающий меня от искушений. – Ах так, значит, правда, – сказала Стелла. – Кларе показалось, что ты разговариваешь с… – Она вдруг замолчала, смутившись. «Зря я помянула Клару», – подумала она, но мысли этой не высказала, потому что Андрес, котенок, блондинка, винцо и festicciola [40], проститутка, голос Клары, голос такой, будто она сердится, однако глупый, котенок, котик-обормотик, все-таки я — имею ПРАВО, руки, такие тонкие, он никогда, а как он пахнет, какой он жаркий в любви, о, какое блаженство. – Чмок, – сказал Андрес, наклоняясь к ней всем телом (как наклоняются, когда руки – в карманах, наклоняются словно на шарнирах), и звонко чмокнул ее в волосы. «Кларе показалось… – подумал он, испытывая смущение и счастье. – Она видела, что я разговаривал с этой женщиной». Клара шла и слушала тишину, наполнявшую все ее существо, этот бархат, что трепещет на самом дне ушей; слушала, как ночь в ее теле сопротивлялась вторжению улицы с ее шумами и огнями. Рядом с ней разговаривали, слова проходили сквозь ее волосы, сквозь уши, сквозь кожу. «Deep river, – подумала она, – my soul is the Jordan» [41]. И приходили нелепые желания – остаться одной, оказаться в объятиях Хуана, слушать Мариан Андерсон, читать о приключениях Пуаро, статью Сесара Бруто, выпить воды с лимоном, увидеть прекрасный сон, какие снятся рано утром, когда внутренним взором видишь, что уже шесть часов, но так сладко потянуться, вытянуть ноги, прижаться к теплой, плотной спине и позволить себе снова опуститься в глубину и — хищный стервятник, зато – кольцо и жестокая принцесса, а потом – водоворот, да, баллада — – Ты грустная, – сказал Андрес. Они шли по проспекту Колумба, и клочья тумана то и дело окутывали их, а мимо проходили люди и машины, такие им чужие и чуждые. – Нет, просто ночь существует для того, чтобы думать, – ответила она чуть насмешливо. – В таком случае прошу прощения, – сказал Андрес. Она коснулась кончиком пальца его руки. – Я не тебя имела в виду. Говори, ты же знаешь, что… |