Онлайн книга «Отключай »
|
Он смотрит на меня и морщится: – А если тебе вошьют эту штуку? – Не вошьют. Мама говорит, я не дефективная. Я даже хихикаю, но Мантаса это не убеждает. Он какой-то раздраженный, всерьез раздражен. – Тебе плохо, – глядя на него, говорю я. – Ага. Но не оттого же, отчего тебе. – Откуда ты знаешь? – удивляюсь я. – Твою боль видно. Ты ерзаешь, не можешь усидеть на месте, скребешь затылок, трешь виски, жмуришься. – Ты бы мог стать терапевтом. Мантас пожимает плечами: – Со мной было примерно так же. – Было? А теперь? – Теперь боль изменилась. Ушла внутрь. У Мантаса не только на ногах, но и на руках жилки видны. Один раз он пробовал до меня дотронуться, потянулся к плечу, но передумал. – Ты с ней, – сказал он. – Значит, не почувствуешь. Прекрасно помню, как мне в пятом классе ее надевали. Я лежала на процедурном столе в медицинском кабинете совершенно голая и дрожала от страха. Мне дали что-то пожевать, чтобы лежала спокойно, какую-то красную резинку. Санитарка щипцами вытащила из ванночки оболочку, которая мокла там в щелочном растворе. Оболочка. Обязательная новая кожа и защита от неблагоприятного воздействия окружающей среды. Санитар держал меня за левую пятку, а санитарка начала натягивать оболочку на ступню. Когда она поднималась вверх по лодыжке, ощущение было такое, будто я превращаюсь в резинового человека или кто-то меня заталкивает в тесную пластиковую пробку. Затянутые в перчатки руки санитарки двигались вверх по бедрам, а санитар прижимал оболочку к коже, чтобы не оставалось никаких складочек. Процедура длилась около часа, я жевала резинку, и у меня не было панической атаки, какая иногда случалась у других. После процедуры я должна была тридцать шесть часов лежать и ждать, пока клетки биона слипнутся с моей кожей. Бион – живая, дышащая кожа, которая должна расти вместе со мной. Я и живу с ней уже целых четыре года. В ней есть щелочка, через которую я писаю, она не прикрывает радужки глаз и ноздри. И рот. Она такая тонкая, что на голове у меня сквозь нее пробились отрастающие волосы, которые пришлось сбрить перед процедурой. Первые несколько дней я казалась себе резиновой, и ощущения притупились. Один раз я пошатнулась на краю тротуара, потому что не чувствовала его, и с трудом удержала равновесие, в другой раз подняла с дороги камешек, и он показался мне каким-то не таким – был похож на пластиковый. Потом эти странности пропали, все пришло в норму. Некоторых, когда на них натягивают оболочку, охватывает паника, но такое случается редко. Мантас признался, что и он запаниковал тогда. Ему показалось, будто его засунули под стекло и он остался там навечно. * * * На самом деле нам известно, что такое чувства, только они у нас все в системе. Там мы смеемся, деремся, ненавидим, заваливаем друг друга сотнями смайлов. Вопим, лопаемся от счастья, рассыпаемся фейерверками. Не только мы, но и наши двойники наслаждаются всем, чего мы себе в физическом мире не позволяем. Наши двойники могут выпачкаться в грязи и изваляться в снегу. И целоваться могут. Для размножения в физическом мире оставлены лаборатории. Влюбленность, любовь – это все в системе. В физическом мире мы друг к другу почти не прикасаемся. Нельзя сказать, чтобы мы себя обделили, мы просто перенесли всё в другой мир. Теперь физический мир стал чистым, спокойным, без грязи, без необходимости усмирять одуревших подростков или гнаться по улице за обидчиком, отнявшим у прохожего сумку. А сколько мы сэкономили, отказавшись от ненужных профессий. Не представляю себе, как ее снять. Все равно что зуб у себя вырвать. А если бы я ее и сняла – дальше-то что? Система бы это зафиксировала, санитары бы заметили – я бы только маму огорчила. И все эти ощущения… Кто знает, как бы я ощущала воздух, стул, на котором сижу? А если бы понадобилось – даже подумать об этом не могу – влезть на дерево? Мантас говорит, ничего страшного, хотя поначалу все ему казалось слишком живым. – А тебе не больно? – Что там может болеть? – Хорошо, а не знобит, не холодно? И не чешется? – Теперь уже нет. – Значит, раньше было. – Но мы ведь когда-то жили без этой оболочки. Мантас прав. Мы десять лет жили без оболочки и всего четыре года – с ней. И как это может быть, что я настолько к ней привыкла? – Спроси у Даны. Она-то уж точно успела пожить без всякой оболочки. Мы как раз к ней и идем. – А зачем это надо? – Что? – Быть без оболочки, – говорю я. – А оболочка зачем? – Чтобы мы отказались от ненужных ощущений. Чтобы избегали раздражения. Стали бы… – Не могу заставить себя выговорить это слово. – Чтобы беречь окружающую среду. С этой кожей нам не требуется столько одежды, сколько предкам. Мантас кивает после каждой моей фразы. – И ты еще много чего не знаешь, – говорит он. – Мы не можем не знать. Сейчас не времена Шерлока Холмса. Нас информируют. – Само собой, информируют. И это не ложь. Но информация может быть не исчерпывающей. Мы спорим. Мне нравится спорить с Мантасом, потому что после этого не хочется перестать с ним общаться, нажать на какую-нибудь кнопку «OFF» в голове. С Алой так не получается, мы не выдерживаем, как начнем спорить – сразу прощаемся, чтобы избежать негативных эмоций. В другой раз поговорим. Чаще всего Ала решает, когда ей исчезнуть, и исчезает почти всегда улыбаясь. НИКАКИХ отрицательных эмоций – людям, которых сопровождает удача, положено улыбаться. Мы так хорошо спорим, что даже мимо Даниного подъезда промахиваемся. – Давай еще кружок сделаем, – предлагает Мантас. Он разволновался. Ничего, главное – слишком сильно не жестикулировать на улице. Вытаскиваю блокнот – так будет безопаснее. С другой стороны, если мы и привлечем к себе внимание, в худшем случае получим вежливое предупреждение. Все еще разговариваем про оболочку. – Ты говорил, что чуть не умер, когда на тебя ее напялили. – Хотя такого слова и нет, ответ положительный. Мантас объясняет, что эти тридцать шесть часов, которые надо пролежать после процедуры надевания оболочки, был без сознания. – А раньше тебе не приходило в голову ее снять? – И да и нет. Я тогда жил с дедушкой. Мы с ним встречались чаще, чем другие. – Насколько чаще? – Часто. Очень часто. Вот как. – Он почти не приспособился к системе и страдал. Посещал терапию. Очень хотел, чтобы я приспособился. |