Онлайн книга «Отключай »
|
Злиться, орать, вопить – больше я ничего не могу. – Что говорит ее отец? – Он огорчен, – отвечает мама. И показывает. Так и есть. Я огорчен, – написано у него на стене. Потерял двести первого ребенка. Имя, фамилия. Дата. Возраст. Зеленый цвет показывает, что он подключен, и ему могут прислать тысячи комментариев по этому поводу. Раньше такие комментарии назывались соболезнованиями. Ала оставляет голосовое сообщение, потому что я ее все время сбрасываю. «Почему ты не сообщила у себя на стене? Все знают, вся школа, родители сделали записи, а ты даже не упомянула сестру. Неужели она для тебя ничего не значит?» У меня ноет в животе, я прислоняюсь к ускорителю. Как будто кто-то страшный хочет пробраться через мою оболочку, какой-то зверь, которого долго сдерживали. – Нам разрешат с ней проститься? – шепчу я маме. – Грита, ты же знаешь. – Можно же сделать исключение! Она была такая маленькая! – Хоть бы я и тысячу раз обращалась, сама знаешь, что они ответят. Понятно, что с Иной простятся, и еще как. Ина уже в транслайфе, и, если я нажму несколько кнопок, она снова помашет мне рукой и улыбнется, потому что ее папа помог ей себя создать. У нее есть долгая жизненная история, созданная на годы вперед. Я могла бы с ней поговорить, и довольно свободно, потому что Ина создала себя так, чтобы у ее биона был богатый словарный запас. В него введены несколько тысяч ответов на разные вопросы, как если бы и правда говорила она сама – живая, несовершенная Ина с разбитой коленкой. Ее фото и видео будут вечно жить в системе, и все будут видеть Ину, как видели до сих пор. Разницы, можно сказать, никакой. Друзья Ины смогут и дальше создавать для себя ее двойников по своему вкусу и пониманию. Утрата почти не ощущается. Никто не собирается на поминки. Когда человек умирает, его тело попадает в эксимер-лазерную машину и там под воздействием специфических кислот и лазерных лучей уничтожается. Но перестает существовать только физический облик человека, а все прочее остается. Остаются его значки в системе. Другие его формы. А это самое главное. Мы избавились от всего, в том числе и от скорби. * * * Я вру. В системе еще есть люди, которые не избавились от чувств. В данном случае – это я и мама. Кто виделся с живыми близкими, те, потеряв их, испытывают чувство, похожее на скорбь. Потому в системе и обсуждается, так ли уж полезны встречи, и особенно – совместная жизнь родителей и детей. Не тормоз ли это на пути эволюции. В эти дни я много бегаю. Очень много. На деревья залезать не хочется, только бегать. Бежать и бежать. Пару кругов я пробежала разутая, но все равно под ступнями чувствовала резиновую поверхность. И еще мы все это время спорим с Мантасом. – Не скрывай чувств, – говорит он. – Я и не скрываю. – Тебе хотелось плакать? – Нет. Мне хотелось только злиться. Мантас говорит, что не мог плакать, когда распалась дедушкина форма. Очень хотел, но не мог. Вот и у меня примерно так же. Хочется разозлиться, но я только устаю, и ничего не получается. Знаю, что раньше люди сильно горевали. Давно. В те времена, когда Дана была еще маленькая. У них была только одна форма. И еще несколько фотографий. Наверное, это было очень тяжело. – Тяжело? – спрашивает Мантас, лицо у него на экране телефона, как у анимационного пришельца. – Была бы я совершенной, было бы легче. А теперь сама виновата. – По сравнению со мной ты совершенство. Улыбаюсь. Он пытается меня утешить, и я это ценю. – Вот только пользы от такого совершенства никакой. – Это точно, – усмехнувшись, соглашается Мантас. Мы некоторое время молчим. – У нее была мечта, – говорю я. – Может, даже план. Скрыться от системы, исчезнуть. – Ого. Она сама это придумала? – С Итрой. – Ты с ним знакома? – И даже встречалась. – Найди его, – говорит Мантас. Смотрю на Ину, на ее светлые волосы и серо-голубые глаза. Ине нравились светлые цвета, и она их не меняла, хотя детям в младших классах уже разрешают перекрашиваться. Включаю программу и улыбаюсь. Она тоже улыбается. Говорю ей в шутку: – Сегодня будем носиться как бешеные. – Как бешеные в системе, – отвечает она. Я шепчу: – Сестринская шутка. Ина отпускает три сестринских шутки, их даже Ала не знает. Тогда я говорю: – Слушай, ты меня удивила, когда тебе понравился вкус крови. Ина смотрит на меня широко раскрытыми глазами и молчит. Включается ее голос: – Ошибка программы. Вот так, я знаю, что это не Ина. * * * – Бам, – говорит Ала. Ей уже вшили микросхемы. Процедура оказалась куда проще натягивания оболочки в пятом классе. Она продолжалась пятнадцать минут, и потом еще час надо было спокойно полежать. Одну микросхему вшили под кожу на лбу, другую – над трицепсом. – Я попросилась раньше, – говорит она. – Чего этой очереди ждать. Если хочешь, могу попросить, чтобы и тебя взяли. – Может, я уже дождусь своей очереди. Возьми с собой Рокаса. – Рокас к этому относится скорее негативно, чем позитивно. Вот это новость! – Он засомневался? А в чем там сомневаться? – Вот и я так считаю. И потом, знаешь что? Если тебе не понравится, в любой момент сможешь ее вытащить. – Не смогу. – Ты совсем непросвещенная. – Ала улыбается. – Ничего страшного, система никого не преследует. Не понравится – вытащишь. Конечно, так все говорят. Не понравится – вытащишь. Никакого принуждения. Только рекомендации. А потом оказывается, что никто даже не думает эти рекомендации нарушать. А тех, кто попытался, ласково и вежливо называют дефективными или больными. – Ты же знаешь, что у Рокаса проблемы с равновесием? – Угу, – говорю. Мне и сказать больше нечего. Может, он боится, что его организм отторгнет микросхему, как случилось с Иной? Но ведь утрата равновесия, как и любое отмирание ощущения, – положительное и естественное изменение нетренированного тела. – А он хочет его восстановить. Вернуть себе совершенное равновесие. Что за чудеса? Зачем Рокасу совершенное равновесие? Что он собирается с ним делать? Только бы не проболтаться Але, как я себя чувствую в системе. И как себя чувствует Мантас. Мы – словно мухи в паутине, которых все равно съедят, но сначала все соки высосут. |