Онлайн книга «Повиливая миром »
|
– Слышь, бабка, заткнись, – равнодушно роняет юноша. – Ей неймется – она встала. А мне ймется, и я сижу. Отвали. – Ах ты, мерзавец! – взвивается старушка. – Тссс! – говорю я. – Тише, мать. Мы с тобой в таком возрасте, когда ИСТИНЕ нужно внимать смиренно и благоговейно, в каком бы парадоксальном контексте она ни была нам явлена. – Чо?! – удивляется юноша. – Чо?! – вторит старушка. – Ничьи уста, – поясняю я, – неспособны осквернить истину, в то время как истина способна облагородить самые неожиданные уста! – продолжаю, подтягивая с себе сумку с учебниками, компьютером и аспирантскими тестами. – Это вы про чо щас вообще?! – приподнимается юноша. – Это я про то, что вы совершенно случайно изрекли абсолютную истину. Мне неймется. А вам ймется. Ничего умнее я не слышала за последнее время, как бы неожиданно ни прозвучало вышесказанное в данных обсто… – Это чегой-то?! – продолжает восставать юноша. – Цыц, мартышка патлатая! – неожиданно вступает мужчина из-за моего плеча. – Вы это мне? – Я это ему. Станция «Арбатская». Вагон уносит от меня участников дискуссии, я бреду по Моховой мимо старушек с портретами Сталина, пытающихся найти дорогу на Красную площадь. Вдоль старушек чешет на занятия журфак. – Деточка, как пройти к Вечному Огню? – Это в ад, что ли? – через плечо бросает деточка, оттянув наушник ай-пода. – Какой ад?! Ах ты, паразит… – Вон туда вам, милые. – говорю я – Там все. И огонь, и могилки… Старушки, благодарно кивая, семенят в сторону Исторического музея. * * * – Что это у вас такое настроение хорошее? – спрашивает охранник на входе. – У нас с вами прекрасная работа, – отвечаю я. – Всегда с молодежью! – Здрасти, Татьянавиктна, – слышу из-за спины. – Вы меня помните? Моя фамилия – Тумбочкин. Вениамин Тумбочкин. Помните, вы обещали мне в следующем семестре башку отвинтить? – Да неужто? Что же вы, Тумбочкин, сделали для того, чтобы я вам дала такое страшное обещание?! – Я у Розалии Моисеевны ни одного занятия не посетил, и вы мне когда трояк за экзамен ставили, то обещали башку отвинтить, если я еще хоть раз прогуляю. – Ну и? – Я прогулял! Я у Розалии Моисеевны опять ни одного занятия не посетил, а она меня к тесту не допустила и сказала, что зачет не поставит! – Ааа, как же, вспомнила! Тумбочкин. Вы честный человек, Тумбочкин! Другой бы от меня прятался, а вы сами пришли! Иван Иваныч, держите его покрепче! – Этого? – радуется охранник. – Да как нечего делать! – Зачем меня держать?! – опасливо отскакивает Тумбочкин. – Вениамин, не портите впечатление! Вы ж пришли чтоб я вам башку отвинтила? – Нет!!! – А зачем?! – Чтоб вы Розалии Моисеевне велели меня к зачету допустить! Если кто думал, что я ворчу на молодежь – ошибаетесь. Наоборот. Ровно наоборот. * * * – Христос Воскрес! – сказало мне начальство. – Вот, подпишите бумажку. – Воистину, – ответила я. – Правда, до сей поры Воскресение Господа нашего происходило без моей подписи, но если надо… – При чем тут воскресенье? – удивилось начальство. – Это про то, что вы осуждаете безнравственное поведение председателя профкома Тютькиной. – Гм… Видите ли, дело в том, что я не имею чести знать госпожу Тютькину… – Ваше счастье. – Очень вероятно. Но тем не менее… – Я не понимаю. Вы хотите познакомиться с этой Тютькиной? – Ни малейшего желания… Но вот так заочно подписать… – Вы же видите, распоряжение спущено сверху. Вот и выписка из протокола. Видите? Госпожа Пупкина, Тяпкина и Тряпкина выступили с осуждением… Что вам еще надо? – Мне надо понять, что именно натворила председатель профкома Тютькина. – Вы себе представить не можете. – Доверьтесь моему воображению. Мне есть с чем сравнивать… Лукреция Борджиа… Графиня Батори… – При чем тут графиня? Тютькина – председатель профкома. Описанию не поддается, что она вытворяет. Хорошо, не хотите подписывать всю бумагу – подпишите, с какими пунктами вы согласны. Вот например, вы безнравственность в принципе – осуждаете? * * * Холодно и пасмурно. Коллеги, отработавшие первую пару, усаживаются вокруг кулера. Неутомимая Анна Ивановна копирует что-то из журнала «Экономист», и старенький ксерокс плюет в Анну Ивановну листами испачканной бумаги. – Машечка, как мне положить в аппарат бумажку, чтоб на обратной стороне правильно напечатался текстик? – Как покойника, – отвечает невозмутимая лаборантка, – вверх лицом, вперед ногами. – Что вы такое говорите! – ахает чувствительная Эвелина Петровна. – Никаких покойников не бывает! На кафедре пахнет кофе – плохим, растворимым, но все же это кофе. Кофе стимулирует умственную деятельность. – Татьянавиктна, – строго начинает Мариванна, – вот вы в своем учебнике пишете… – Что пишу? – вздыхаю я. Я – удобная мишень. Оксфордским авторам так просто не выскажешь, а я – вот она. И дело не в качестве. Оксфордские коллеги безупречны, я – нет, но у Мариванны есть обоснованные претензии ко всем. – Вчера я читала перед сном ваш учебник и нашла в нем спорное. – Так это же хорошо, дорогая! – Это плохо. Все написанное должно быть бесспорно, а у вас там какие-то мнения… В коридоре напротив дверей кафедры мается «переводник». Нет, это не тот человек, что переводит Гомера на иврит и детей через дорогу. Это грустный Василий Топотунчиков, не до конца переведенный к нам из ИСАА. Почему-то путь вверх по Моховой от ИСАА до журфака занимает у несчастных коллег Топотунчикова многие месяцы, а переход через Никитскую превращается в переход через Альпы с элементами форсирования Днепра. – Мне бы досдать, – курлычет Топотунчиков. – Идите, учите! – непреклонно чеканит «немец». – Я по средам не подаю. Топотунчиковы дела плохи. Немцы наши строги… Меж тем за окном все мрачнее, и коллеги наливают по второй чашечке растворимого. – А давайте никуда не пойдем? – внезапно предлагаю я. – Сядем тут, а студенты пусть нас ищут! Сумрачные утренние лица любимых коллег расцветают улыбками. |