Онлайн книга «Повиливая миром »
|
Предложения сыплются как горох из рваного пакета: – А давайте вообще запремся на кафедре. – Изнутри, и ключ выбросим. – И скажем: «Ну вас!» – Мы тут запросто продержимся, у нас есть печеньки! – И кофеечек! – А когда из ректората приедут, мы из-под двери дразниться будем… – И никого не впустим! – Пора на пару, – внезапно говорит Эвелина Петровна голосом профессионального джой-киллера. Коллеги вздыхают, глядя на часы, разбирают учебные магнитофоны, и бредут по коридорам. На лицах коллег лукавые улыбки. Чувствуется, что даже несостоявшийся карнавал непослушания исправил им настроение. * * * – Пупочкин, что это вы мне сдали? – Это перевод, Татьянавиктна… – Пупочкин, это НЕ перевод. «Журналистика, становясь таковой, в процессе сущностной глобализации медиа-пространства, отвечает на челленджи времени, исходя…» – это НЕ перевод. – А что это, Татьянавиктна? – Это поток вашего сознания, Пупочкин. И поток этот причудлив и страшен. А мне нужен перевод. Такой, чтоб его без ущерба для психики смогли прочесть нормальные люди. – Что ж вы сразу не сказали… – Про что?! – Про нормальных людей… – А вы на кого рассчитывали?! * * * – Я сделал презентацию для экзамена, Татьянавиктна! – Похвально. Могу ли я взглянуть? – Не хотелось бы. – Мусечкин, вам ведь придется доложить все это на экзамене. Не лучше ли показать мне это сейчас? – Не думаю. – Мусечкин, скажите правду, не щадите меня, не нужно. Что с презентацией? – Она получилась какая-то страшная. * * * – Татьянавиктна, Анна Иванна не хочет принимать у меня портфолио. – Покажите портфолио. – Вот. – Козяфкин, это не портфолио. Это то, за что в моем детстве давали два тома Дюма. То есть макулатура. – Но тут переводы и статьи! – И по каким признакам Анна Иванна должна об этом догадаться? – Я понимаю. Портфолио немного неряшлива. Неряшлив. То есть, неряшливо. Но ведь это портфолио. Нельзя отказывать мне в допуске на экзамен из-за разногласий в терминах! * * * – Я не хочу учить устройство местного самоуправления в Великобритании! – Зюзечкин, мы с вами обсуждаем экзаменационные билеты, а не ваши парадоксальные интенции. – Как это? – Упрощенно говоря, будете учить то, что я велела. – Это волюнтаризм, Татьянавиктна. – Не спорю. Но жизнь неимоверно несправедлива. – Мне не нужны эти знания! У меня все это не вмещается в голове. – Это потому, Зюзечкин, что вы учите много лишних слов. Выбросьте из головы слово «волюнтаризм», и там поместится самоуправление в Британии. Четвертый курс. Международное отделение. В следующий вторник гос. Как бы выпускной. На гос велела всем прийти бритыми и при галстуках. * * * Мой любимый студент Козяфкин является на экзамен с лицом, заклеенным лейкопластырем. Читатель ждал бенефиса Козяфкина? Ну так вот. Приемная комиссия сидит среди цветов, благожелательно рассматривая портфолио студентов. В помещении пахнет лилиями и умственным напряжением. – Что у вас с лицом?! – испуганно вопрошает комиссия. – Так это… Татьянавиктна же… – Расцарапала вам физиономию?! – Не, что вы! Она велела прийти на экзамен при галстуке и с бритой мордой! – Наверное, она употребила слово «лицо»?! – Ради торжества истины я должен сказать… – Берите билет, Козяфкин! – вмешивается Татьянавиктна. – Так почему же вы в пластырях?! – не унимается комиссия. – Я брился. От страха у меня тряслись руки. Вы видите результат. – Кого же вы так боялись?! – Татьянувиктну! Поерзав на стульях, комиссия осматривает Татьянувиктну с каким-то новым чувством. – Поверьте, – начинает Татьянавиктна задушевным голосом, – это такой нахальный паразит, что я… – Вы пристрастны! – строго констатирует комиссия. Ответ Козяфкина сопровождается умильными причмокиваниями комиссии и змеиным шипением Татьянывиктны. Комиссия умиляется тому, как раненый Козяфкин виртуозно овладел лексикой по профессиональной тематике, Татьянавиктна бухтит о том, что отмена телесных наказаний пагубно сказывается на системе высшего образования в целом, и на студенте Козяфкине в частности. – Вы необъективны! – укоризненно сетует комиссия. – Что это за подход – драть? – Татьянавиктна права, – самоотверженно комментирует покаянный Козяфкин, – меня надо было драть… – Вы такой милый мальчик! – умиляется комиссия. – Нет, я тот еще паразит, – хлещет себя по щекам Козяфкин. – Это пять! – сообщает комиссия. – Сколько?! – хором переспрашивают Козяфкин и Татьянавиктна. Словом, Козяфкин получил четыре. Я – двадцать одну розу алого цвета и право больше этого не видеть. – Все, Козяфкин, – сказала я, с трудом удерживая розы. – Наше с вами сотрудничество на этом закончено. – Я к вам осенью на спецкурс приду, – ответил Козяфкин, – я уже решил… * * * Февраль. По утрам почти светло. Над Кремлем в стылое небо поднимаются из Замоскворечья тугие белоснежные дымы и солнце пробует силу на золотых куполах. И город дышит бензином, морозом, и чем-то еще – февральским, утренним и неповторимым. На факультете шумно – у профессуры конференция. Серьезные университетские люди с портфелями и бейджиками, заполошные организаторы, крепкий кофе и вайфай под лестницей. И в воздухе веет Большой Наукой, и даже студент Хлястиков готов к пересдаче… У него было полно времени, больше двух недель, и он выучил все-все по моему предмету, все-все… – Весь английский? – испуганно уточняю я. Веселое недоумение, смущенный смех, шуршание бумаг. Пупсиков перепутал меня с преподавателем испанского, и, слава Богу, не английский, а испанский изучил нежный розовощекий Хлястиков в совершенстве и в двухнедельный срок, и не Шекспиру, а Сервантесу предстоит сальто в гробу… |