Онлайн книга «Долгое дело»
|
— Не ваше дело — вскинулась Лида и, словно испугавшись своей резкости, побежала к двери. Из дневника следователя. Может ли борьба стать смыслом жизни? Да, но только потому, что есть надежда на победу. Отнимите эту надежду, и борьба потеряет и смысл, и удовольствие. Поэтому борьба не может быть смыслом жизни, ибо она ведется тоже ради чего-то, опять ради чего-то, опять ради какого-то смысла. Добровольная исповедь. Какой может быть смысл жизни, когда человек — животное? Если бы природа была мудрой, она создала бы одну форму, но совершенную. А то земля кишит безмозглыми тварями. Человек осознал себя случайно в результате игры комбинаций. Наш интеллект — это тупик природы, аппендикс. Мы не знаем, что с собой делать, поэтому и задумываемся, вроде Рябинина. «А в чем смысл жизни?» Разве дерево думает о смысле? А птица? А животное? Они либо живут наслаждаясь, либо умирают. Следователю Рябинину. Вероятно, вы назовете это совпадением… На меня ползло какое-то темное бесформенное существо. Сделалось невыразимо жутко, тяжело, нечем дышать… Перестал чувствовать ноги, потом живот, а это черное подбиралось к груди. Я понял, что как только оно доберется до сердца, то наступит смерть. Я закричал… Эта черная жуть медленно уползла в окно и вроде бы перелезла в соседнюю квартиру. Я проснулся… Утром, когда уже встали, мы услышали беспокойный шум за стеной и вышли на лестничную площадку. Заплаканная соседка сказала, что ночью умерла ее мать. Совпадение? Чего и с чем? Уважаемый гражданин Меркин! Нет, это не совпадение. Скорее всего, вы уловили во сне какие-либо тревожные звуки, доносившиеся из соседней квартиры. Во сне человек может принять почти неслышный, предпороговый сигнал, который вызвал в спящем мозгу видение страха и опасности. Опять по чужим кабинетам томились потерпевшие, свидетели и понятые. В десять часов Рябинин лишь отметил — десять часов. И окинул стол и комнату еще одним, теперь уже последним взглядом: бланки протоколов лежат слева, пишущая машинка перед ним, папка с уголовным делом справа… Шесть стульев пусто притихли строем. Все готово. Он волнуется? Четверть одиннадцатого, его взгляд лишь скользнул по часам — это еще не опоздание. Очные ставки будут здесь, перед столом. Опознаваемых поставит туда, а опознающих вот тут. Понятые сядут в уголок. Конечно, волнуется. Где-то наверху радиостанция «Маяк» начала передавать известия половина одиннадцатого. Мало ли из-за чего можно опоздать? Крепкий утренний сон, неритмичность транспорта, оторвался каблук по дороге… Бочком и не вовремя в кабинет протиснулась худая фигура коменданта. Вечная фигура коменданта в вечно черном костюме, с темными и вечно печальными глазами. Нет, сегодня в нем была, как сказала бы корреспондент Холстянникова, оригиналинка — вздыбленная челка, словно он всю ночь проспал лицом в подушку. — Сергей Георгиевич, в буфет апельсин привезли… — Некогда, — вежливо улыбнулся Рябинин. — Теперь, конечно, не до апельсинов, — согласился комендант. — Что вы имеете в виду? — Капусту пора квасить. — Капусту? — Граждане «Жигулями» закупают. А у кого нет машины везут в детских колясках. А у кого нет колясок, несут в рюкзаках. И промелькнуло, исчезая… …Один думает о засолке капусты. Другой — о жизни, которая коротка, как прошмыгнувшее лето… Впрочем, комендант пришел вовремя: ждать Калязину утомительнее, чем беседовать с человеком. — Александр Иванович, в телепатию верите? — Это которая на расстоянии? — И без проводов. — Без проводов череп не пробить. — Да, бывают крепкие. — А ежели за тыщу километров, то помех много. — Ну а если через спутник связи? — Телевизору мешать запрещено. — Выходит, в телепатию не верите? — Со мной тоже одна клептомания стряслась… — Какая? Александр Иванович переступил с ноги на ногу — он никогда не садился и мог, слава богу, исчезнуть мгновенно. — Был я материально ответственной личностью. Везу как-то из банка на буровую получку в сумме шести тысяч. Глянь, а сумки с деньгами нет. Меня тут кровавый пот прошиб. Весь «газик» перерыл… И слышу с высей глас покойного батюшки: «Сашка, бараний лоб, вернись на седьмой километр». Велел я шоферу завернуть, а сам гляжу на спидометр. На седьмом километре велю стоять. В кювете, в лопухах, лежит моя сумочка. Такой вот кандибобер вышел. — Странный кандибобер. — А его посадили. — Кого? — Шоферюгу-то, который мою сумку в лопухи зателепатил… Рябинин посмотрел на часы. Когда он поднял глаза, то коменданта уже не было. Четверть двенадцатого… Он снял трубку и набрал ее домашний номер никого. Тогда позвонил в эпидстанцию, где ему ответили, что Калязиной сегодня не будет. И тогда его волнение перешло в беспокойство. — Не идет? — спросила помощник прокурора Базалова, как-то по-хозяйски заполняя кабинетик своей дородной фигурой и не менее дородной сумкой. — Не идет, — слабо улыбнулся Рябинин. — Лучше с убийцей иметь дело, чем с такой… — Перед вызванными неудобно. — Про нее уже в городской прокуратуре говорят. Он знал, что говорят. И про него говорят. Это они еще не знали о сквашенной цистерне молока. Базалова тяжело опустилась на один из многочисленных стульев. Вернее, на два стула. Полные руки в легком платьице — она еще жила летом обхватили, казалось бы, неохватную сумку. Что там? Кодексы и прокурорские бланки или ощипанные бройлеры с бутылками ряженки? — Вся в заботах. — Она перехватила его взгляд. — Плохо. — Почему плохо? — Нельзя быть в заботах всей, — оттенил он последнее слово. — Сам-то тоже хлопочешь. — И плохо. Заботы должны быть для нас, а не мы для забот. Уметь подняться над заботами. Кому он говорит — Базаловой или себе? — Ты ведь размышляешь о жизненном смысле, — жеманно улыбнулась она, словно он предложил ей прийти на свидание. — А ты о чем? — А вот о чем. — Она раскрыла сумку и вытащила бройлера, ощипанного. И о телепатии мне думать некогда. — Я вот думаю, — вздохнул он. — Сережа, есть солидные люди, которые верят во всякую чувствительную сверхпроводимость… — А сама-то веришь? — Я-то? Нет. Но эпизод со мною был… Возможно, и был, а возможно, пришла его поддержать по доброте душевной. Что бы он делал без них. Без своих товарищей, в этом трехмерном кабинетике… И Демидова придет… |