Онлайн книга «Сестры зимнего леса»
|
– Лайя! Нет! О, Господи, нет! – Подбегаю к ней и пытаюсь приподнять. – Лайя, Лайюшка, очнись. Векн аройф! [49] Лебеди! То, чего так боялась матушка, случилось, а я всё прозевала. Но как они сюда проникли и куда подевались? Что здесь вообще произошло? – Позвать доктора, Либа? Только тут вспоминаю о Довиде. – Да-да, но сначала помоги перенести её на кровать. – Это всё я виноват. Не надо было тебя задерживать. – Не кори себя, Довид. Мне нужно своей головой думать. – Может, её лучше не трогать? – Нельзя же, чтобы она лежала на холодном полу. Вдвоём поднимаем Лайю. Она лёгкая, точно перышко. – Не знаю… не знаю, что делать. – Мне кажется, я вся одеревенела. – Я сбегаю за помощью и найду телегу. Отвезём её к доктору. – Хорошо, – отвечаю. – Хорошо. Хотя, что во всём этом хорошего? Довид выбегает из дому. Сажусь на кровать рядом с Лайей, кладу её голову себе на колени. Худенькое тельце мелко трясётся. Разглядываю устилающие пол перья. Неужели лебеди проникли в хату, пока я была на улице? Я же глаз с дома не сводила. Как бы не так! Не сводила, да только – с Довида. Но разве могла я не услышать хлопанье крыльев? Веки Лайи вздрагивают. Движение почти незаметное, не смотри я в этот момент на сестру, нипочём бы не увидела. Губы сестры приоткрываются: – Фёдор… Фёдор… – Этот парень нужен тебе примерно так же, как дыра в голове, – ворчу на сестру. – Я здесь, Лайя, не бойся, я поставлю тебя на ноги. Иду принести ей воды, но когда возвращаюсь, глаза Лайи вновь закрыты. Подношу кружку к её губам. Те остаются плотно сжатыми. Пытаюсь пальцами смочить ей рот, однако Лайя стискивает губы ещё плотнее. – Давай же, Лайя, пей. Пытаюсь усадить сестру и напоить. Безуспешно. Вода стекает по подбородку на грудь. Лайя снова начинает дрожать. Укладываю её обратно и укрываю одеялом. Отвар! Надо сделать отвар из целебных трав. Мама всегда так поступает, когда мы болеем. Вот только какие травы помогают от жара и обезвоживания? А может быть, Лайя страдает от любовной тоски? Или у неё что-то с сердцем? Или вообще такое, о чём я понятия не имею? Мечусь по кухне, наугад бросаю в чайник мяту, сухие берёзовые листья, цветки бузины, ягоды шиповника и черники, ломтик имбиря… Чего же ещё, чего ещё? Увы, я не знаю языка трав. Мои руки умеют только месить тесто. «Нельзя спасти того, кто не желает быть спасённым», – произносит голос в моей голове. Он принадлежит не матушке. Скорее – госпоже Майзельс… Едва успеваю поставить чайник на огонь, как входит Довид со своей матерью. – Ой, Либа! Бедная ты моя! – госпожа Майзельс кидается ко мне и обнимает. – Нет-нет, со мной всё в порядке. Пожалуйста, простите, что побеспокоила вас ночью. Я не хотела никого пугать, просто сильно тревожилась за сестру. – Разумеется, детка, разумеется. Просто я так к тебе привязалась, ну, ты понимаешь. Думаю, случись что с тобой, не только моё сердце будет разбито. – Она показывает глазами на Довида. – Умоляю, помогите моей сестре… – отрывисто говорю я. – Не знаю, что с ней. Госпожа Майзельс склоняется над Лайей. По комнате, словно живые, порхают белые пушинки. Всхлипывая, опускаюсь на лавку. Ко мне тут же подсаживается Довид. – Либа, тебе нехорошо? – Он оглядывается на мать, потом снимает пальто и набрасывает мне на плечи. – Что с тобой, Либа? – Я должна найти перо. – Перо? Да тут везде перья! – Не помню, куда его положила. – Матушка, она, кажется, бредит. – В такие уж смутные времена мы живём, Довид, – качает головой госпожа Майзельс. – Но что мне делать, мама? – Полагаю, Либа перенервничала. Заберём-ка их обеих к нам. Там мне сподручнее будет за ними ухаживать. А к Лайе мы вызовем доктора. Довид снимает с огня закипевший чайник. – Я заварила чай, – сообщаю. – А ты уверена, что это можно пить? – Довид подозрительно принюхивается. – Это для Лайи. Целебный отвар. – Тру лоб, потом прижимаю пальцы к вискам. Матушка говорила, что если потребуется вызвать лебедей, то нужно просто взять в руку перо. Где оно? Куда я его сунула? – Тогда ладно, – кивает Довид. Он наливает две чашки и относит одну матери. – Ложку, кетцеле [50]. Захвати ложку, – просит она. Но и из ложки напоить Лайю не получается. Вторую чашку Довид подаёт мне. Горячий пар согревает лицо, однако руки так трясутся, что я едва её не роняю. Довид забирает у меня чашку. – Ну, поехали домой, дети, – говорит госпожа Майзельс. Довид заворачивает Лайю в одеяло и подхватывает на руки. – Что ты делаешь? – вскидываюсь я. – Мы едем домой, мейделе, и вас с собой забираем, – отвечает госпожа Майзельс. – Доктор осмотрит вас обеих. Где это видано, чтобы две девочки жили одни в дремучем лесу? Кто-то должен взять руководство в свои руки. – Нет! Нам нельзя уезжать! Мы должны… мне нужно… Умолкаю, не зная, как им объяснить. Про Фёдора и Ховлинов, про медведя и чужаков в лесу, про лебедей. А куры, корова, коза? Кто их покормит, подоит? Кто присмотрит за домом? Голова пухнет от мыслей. И тут силы покидают меня. Может быть, оно и неплохо, переложить груз забот на других? Хоть на денёк-другой. Довид выносит Лайю из дому и возвращается за мной. Встаю, целую госпожу Майзельс в щёку и бреду к двери. Но Довид подхватывает меня на руки с такой лёгкостью, словно я тоже вешу не больше перышка или вообще невесома. Обнимаю его широкие плечи, прижимаюсь губами к колючей от щетины щеке и шепчу на ухо: – Спасибо. Чувствую, что краснею. Госпожа Майзельс улыбается, глядя на нас. Едем на тряской телеге в город. Сижу рядом с Довидом, положив голову ему на плечо. Он одной рукой правит, а другой придерживает меня. Смотрю на обступающие дорогу деревья, на небо над головой. По-моему, мы приняли хорошее решение. Если лебеди заявились в дом, то лучше Лайю увезти. У Майзельсов они её ни за что не найдут. В городе и доктор есть. А ещё я могу сбегать на базар и попытаться облагоразумить Фёдора. Так и сделаю завтра утром. Со всеми братьями начистоту поговорю, поразнюхаю, что там да как. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне нравится мой план. Прижимаюсь поплотнее к Довиду и засыпаю под покачивание телеги и мерный перестук лошадиных копыт. |