Книга Город чудес, страница 133 – Роберт Джексон Беннетт

— И это то, о чем мы знаем, — говорит генерал Нур, древний и седой, но не утративший стали во взгляде. — Должно быть бесчисленное множество тех, про кого нам не известно. Либо они спрятались, либо их… способности проявляют себя неочевидным образом.

Премьер-министр Гадкари размышляет над этим. Она известна как спокойный созерцатель, а не тот, кто любит раскачивать лодку, — большой контраст с предшественниками, Гавали и Комайд.

— Итак, — говорит она в конце концов. — Это… чудеса.

— Они могли бы ими быть, премьер-министр, — возражает генерал Нур. — Но это происходит повсюду. Большинство чудес были привязаны к Континенту.

— И никто из этих людей раньше не обладал чудесными качествами, — добавляет генерал Сакти. — Они просто… появились из ниоткуда.

Кто-то фыркает в дальней части комнаты. Все за столом медленно поворачиваются, чтобы посмотреть на министра Мулагеш, которая рассеянно разворачивает сигариллу.

— Вы хотите что-то сказать, министр? — спрашивает Гадкари.

— Мое проклятие, — говорит Мулагеш, — состоит в том, что я много чего могу сказать — и все мы знаем об этом, премьер-министр.

Генерал Нур старательно отводит взгляд, словно пытаясь скрыть улыбку.

Гадкари смотрит на Мулагеш, лидера меньшинства оппозиционной партии и вечную занозу в заднице. Лишь ради приличий Мулагеш приглашают на такие заседания кабинета министров, хотя Гадкари обнаружила, что Мулагеш говорит больше всех людей, которые на самом деле имеют право здесь находиться.

— У вас, Мулагеш, — произносит Гадкари ледяным тоном, — есть какое-то мнение по данному вопросу? Вы ведь и впрямь обладаете некоторым опытом в этой… области.

— «Эта область», — фыркает Мулагеш, — то бишь этот безумный ужас. — Она втягивает воздух сквозь зубы. — Комайд как-то сказала, что божественное могло быть подобно любой другой энергии — то есть наличествовать в ограниченном количестве, которое целиком и полностью использовалось благодаря разнообразным… как бы их назвать… махинациям.

— Чудеса, — говорит Нур. — Боги.

— Да, — подтверждает Мулагеш. — Что-то вроде этого.

— Это была Комайд-старшая? — спрашивает помощник Гадкари. — Или младшая?

— Та, которая не была гребаной сукой-интриганкой, — отвечает Мулагеш.

— Пожалуйста, перейдем к делу, министр! — рявкает Гадкари.

— Стены Мирграда — самое большое из известных чудес — исчезли. Та огромная черная божественная дрянь, что появилась из пустоты, тоже исчезла. И то и другое использовало божественную энергию. И, возможно, теперь она просто… рассеялась. Как шлейф газа от газового факела.

Когда собравшиеся понимают, о чем она говорит, наступает долгое молчание.

— Рассеялась, — ошеломленно повторяет Сакти. — Вы намекаете, что любой… где угодно… мог стать богом?!

— Наверное, нет, — говорит Мулагеш. — Это просто мелочи, маленькие чудеса по сравнению с тем, что может сделать Божество. Но похоже, что эти люди все-таки наделены божественными способностями.

— Но… но ведь вы говорите, что обычные, заурядные люди теперь могут изменять реальность, — возражает Гадкари. — Вы говорите, что любой человек, где угодно, может сделать окружающий мир таким, каким хочет его видеть!

Мулагеш пожимает плечами.

— Отчасти. Конечно. Но, по крайней мере, больше это не ограничено Континентом. Теперь оно повсюду. У любого человека есть шанс.

Опять долгая тишина.

Нур обращается к премьер-министру:

— Подозреваю, нам нужно будет создать какую-то организацию, — говорит он, — ответственную за выявление и регулирование таких людей.

Гадкари, все еще растерянная, моргает.

— Прошу прощения?

— Какое-то… временное полицейское бюро, — объясняет Нур. — Агентство чрезвычайных ситуаций.

— А если эти последствия не являются временными? — спрашивает Сакти.

— Тогда… возможно, отдельное министерство, — говорит Нур.

Кто-то в конце стола горько смеется.

— Министерство чудес, — говорит чей-то голос. — Какой кошмар!

— Вопрос в том, — говорит Сакти, — кто возглавит такую структуру?

— И действительно, — соглашается Нур. — С той поры, как умерла Комайд — и, похоже, в этот раз она умерла по-настоящему, — в правительстве очень мало людей с опытом работы с божественным.

Опять тишина. Затем во второй раз все головы в комнате медленно поворачиваются, чтобы посмотреть на министра Мулагеш.

Мулагеш морщит лоб, соображая, что оказалось в центре внимания. Потрясенно роняет сигариллу. Потом вздыхает и говорит:

— Вот дерьмо…

* * *

Где-то глубоко внутри сознания Сигруда медленно просыпается разум.

Он жив. Он осознает себя. И ему ужасно больно. Болит все. Все без остатка. Просто немыслимо, что его тело может так сильно болеть. Даже от мыслей о дыхании становится больно, не говоря уже о дыхании как таковом.

Во рту пересохло. Он стонет.

Кто-то рядом говорит:

— Он очнулся. Он жив!

Он открывает рот. Кто-то капает в него воду. Вода — благословение и проклятие: тело жаждет ее, но глотать так трудно. Ему удается сделать это один, два раза, но с третьим он справиться не в силах.

Он открывает глаз — это простейшее движение похоже на поднятие двухсот фунтов — и видит, что находится в роскошной спальне. Вероятно, это спальня Стройковой. Вздрогнув, он смотрит направо. Ивонна сидит на кровати рядом с ним с миской воды и тряпкой. Его правое плечо — огромная масса бинтов. Ивонна выглядит усталой, словно трудилась над ним весь день, если не всю ночь.

Она грустно улыбается ему.

— Ты меня слышишь? Ты совсем очнулся?

Он медленно выдыхает через ноздри.

— Хорошо. Это хорошо!

Он не может произнести вопрос, поэтому пытается передать его глазом.

— Ты был без сознания три дня, — говорит она. — Я не верила, что ты выживешь. Но ты выжил. С трудом. — Она быстро моргает. Сигруд понимает, что она старается вести себя в рамках приличий, а это значит, что его состояние на вид такое же плохое, как и по ощущениям.

Он пытается заговорить, но издает лишь:

— Т-т…

— Тати. Да. Она… Вот. — Ивонна отодвигается в сторону.

В поле зрения появляется другой человек. Юная девушка.

Она не совсем Мальвина, не совсем Татьяна. Смесь той и другой? У нее огромные, выразительные глаза Тати и дерзкий рот Мальвины — но, странное дело, осанкой она напоминает Шару. В отличие от Ивонны, она не пытается изобразить улыбку. Взгляд у нее затравленный, пустой и несчастный.