Книга Париж в настоящем времени, страница 41 – Марк Хелприн

– Нет.

– Бэби Дока? ^[40]

– Надеюсь, что нет.

* * *

Он заметно нервничал, этот Рашид Бельгази, воспроизводя заново свой рассказ. Они сидели на крыше, покинув квартиру матери Рашида не только для того, чтобы она не вмешивалась в допрос, но и потому, что в квартире нестерпимо воняло.

– Как я уже им сказал, мы шли к станции, когда он набросился на нас на мосту, из ниоткуда. Мы ходили в «Комеди Франсез», потом поужинали и шли домой. Нам пришлось пехом переть до вокзала Монпарнас, потому что не хватало бабок на метро.

Детективы остолбенели и ненадолго утратили дар речи, потом Дювалье спросил:

– Вы ходили в «Комеди Франсез»?

– Ага. Мы часто туда ходим.

– Правда?

– Ну да.

– И что же вы смотрели? – поинтересовался Арно.

– Не помню название.

– Ты не помнишь названия пьесы, которую смотрел два дня назад?

– Какой пьесы?

– О которой я тебя спросил.

– Там не показывают никаких пьес, – сказал Рашид Арно, будто разговаривал с идиотом. И заржал.

– И все-таки, – подсказал Дювалье, – что ты смотрел: Мольера, Расина?..

– Кого?

– Что ты там смотрел?

– Порнушку. Кино.

– В «Комеди Франсез»?

– Ага.

– А где находится «Комеди Франсез»?

– В переулке на Пигаль. Там вывески нет, киношки потому что грязные.

– Ладно-ладно, а называлось-то как?

– В порнухе название не важно, – авторитетно сказал «профессор» Рашид Бельгази.

– Мы должны все проверить. О чем там, перескажи содержание.

– Содержание? Цыпочка едет на тропический курорт, и все ее имеют, даже бабы, даже в самолете.

– В самолете? Залетные, значит.

– Не понял.

– Забей. Расскажи, есть ли там деталь, которая тебе запомнилась больше всего.

Рашид засмеялся.

– Есть! – сказал он. – Такое не забудешь. Она заходит в хижину на тропическом острове и трахается с парнем, но в окно видно верхушку Триумфальной арки, засыпанную снегом. Никто, кроме меня, не заметил, кажется, потому что когда я заорал, они сказали мне заткнуться.

– Дювалье, – сказал Арно, – ты осознаешь, что тебе придется просмотреть этот фильмец.

– Вместе пойдем. Может, устроим закрытый показ в «Комеди Франсез».

Рашид досказывал остатки своей истории.

– Опиши того парня, – велел ему Арно.

– Он был очень высокий, грузный, бритый, усатый. Он кричал по-немецки.

– Ты знаешь немецкий?

– Нет, но узнать могу.

– Ты сказал, он кричал расистские оскорбления. По-немецки?

Рашид кивнул.

– А как ты это понял?

– Arabische Schweinen ^[41]. По-моему, это что-то расистское.

– Это грамотно? – спросил Дювалье у Вайсенбергера.

– А почему я должен знать?

– Вайсенбергер?

– Ты же не говоришь по-арабски.

Дювалье поднажал:

– Твое описание совершенно отличается от того, которое дали двое других свидетелей. Почему? Ты не хочешь, чтобы мы его нашли? Дело в наркоте? Может, это вы напали на него на мосту?

– Тогда почему он удрал? – спросил Рашид с негодованием в голосе. – Я не удирал. Он убил моих друзей. Клянусь, мы на него не нападали. Мы не нападали. Я могу пройти детектор лжи. Он просто выскочил из ниоткуда.

– Он был похож на Жерара Депардье? – спросил Арно.

– Прикалываетесь? Тот парень был качок. А Жерар Депардье жирный, как бегемот.

Дювалье повернулся к Арно, и они отошли в сторонку, чтобы Рашид не мог их услышать.

– Мне нравится этот пацан, – сказал он. – Малость корчит идиота, но я сам таким был в его возрасте, не совсем, конечно.

– Мне он тоже нравится, – кивнул Арно. – И теперь я еще сильнее хочу найти того, кто это сотворил. Зачем убивать прикольных пацанов, думающих, что «Комеди Франсез» – киношка, где крутят порнуху.

– Никто из них не привлекался. Мы должны провести расследование, но не думаю, что этот мальчишка связан с какой-нибудь бандой или вроде того. Он слишком тупой. Ладно, в банду и тупых берут, но тупые обычно трусят, а этот не трусит, либо он такой тупица, каких я еще не встречал. Согласен, он tabula rasa, но мне кажется, он пока еще не связан ни с наркотиками, ни с криминалом. Я имею в виду, что, когда машины палили, может, он и бросил кирпич-другой, но не думаю, что он вообще сам понимал, как это случилось.

– Информаторы? – предположил Арно.

– У тебя они есть? Потому что у меня нет. Можно спросить местных полицейских, ну и что дальше? Эти ребята – жертвы. Не будем об этом забывать.

Они задали Рашиду еще несколько вопросов о подробностях происшествия, и разговор подошел к концу, когда громадный аэробус, вынужденный из-за ветра и трафика сделать поворот к юго-востоку Парижа, прежде чем лечь на приполярный курс, взревел прямо над их головами, да так громко, что в лесу телеантенн на крыше разразилась алюминиевая истерика.

Подобно блещущим на солнце тихоокеанским брызгам, миллион плавательных бассейнов расплескались по холмам, лощинам и равнинам Лос-Анджелеса, сверкающие сапфиры и аквамарины в оправе из зелени, возделанной мексиканскими руками. Прожилки ослепительного расплавленного серебра в новых, бурно разветвляющихся водостоках свидетельствовали о недавнем октябрьском дожде. И куда ни глянь, по всем транспортным артериям – безостановочный, неизбежный, нескончаемый поток машин. Когда самолет кренился, выполняя медленные и методичные повороты, и небольшая сила гравитации вжимала Жюля в кресло, он вытягивался и приникал к окну. Кружа то над океаном, то над усыпанными виллами холмами, Жюль явственно ощущал легкость, беспечность Лос-Анджелеса. Город устремлялся ввысь, словно желая воспарить и умчаться прочь вместе с ветром. И даже обездвиженный сетями магистралей и дорог, улиц, оград, каналов, высоковольтных линий, телефонными и прочими коммуникациями и десятками тысяч радио- и микроволновых лучей, которые, умей они светиться, опутали бы город мерцающими золотыми клубками, Лос-Анджелес, наверное, как никакой другой город на свете, бурно рвался из своих силков на волю. Взбалмошный, солнечный, счастливый и невероятный город.